Этот зародыш поселения выращивается климатом. Равнина ему мать, река кормилица. Это поселение оказывается жизнеспособным, оно увеличивается, оно растет. В определенный час оно становится Парижем.

Сюда стекается человечество. Здесь бурлит вихрь столетий. События наслаиваются на события. Перед нами разверзаются мрачные глубины прошлого.

Перед тобой Париж, и тебя охватывает раздумье: как возникла эта столица столиц?

У этого города есть своя неприятная особенность. Тому, кто обладает им, он дарит весь мир.

Если обладание достигнуто ценой преступления, то он отдает этот мир во власть преступления.

2

Париж подобен бездонному колодцу.

Его история, микрокосм всеобщей истории, порой пугает мыслителя.

Эта история, более чем любая другая, служит образцом и примером. Местные события имеют здесь всемирное значение. Эта история шаг за шагом утверждает прогресс. Все, что существует в других местах, имеется и здесь. Выделяя главное, она подводит итог. В ней преломлено все и все отражено. Все предстает в ней уменьшенным и одновременно преувеличенным. Нет зрелища более захватывающего.

История Парижа, если раскапывать ее, как раскапывали бы Геркуланум, заставляет вас непрерывно возобновлять работу. В ней есть и пласты наносной земли, и ячейки, подобные могилам, высеченным в скалах, и спирали лабиринта. Докопаться в этих развалинах до конца кажется невозможным. За расчищенным подземельем открывается другое - загроможденное. Под первым этажом здания обнаруживается склеп, ниже - пещера, еще глубже - место погребения, под ним бездна. Бездна - это неведомая нам жизнь кельтов. Раскопать все не так-то просто.. Жиль Коррозе пробовал сделать это с помощью легенд; Малэнгр и Пьер Бонфон - с помощью традиции; Дю Брэль, Жермен Брис, Соваль, Бекийэ, Пиганьоль де Ла Форс - эрудицией; Юрто и Мариньи - методом; Жалльо - критическим подходом; Фелибьен, Лобино и Лебеф - ортодоксальностью; Дюлор - философией; и каждый пообломал там свое орудие.

Возьмите планы Парижа разных эпох его существования. Наложите их один на другой, взяв за центр Собор богоматери. Рассмотрите пятнадцатый век по плану Сен-Виктора, шестнадцатый - по плану, вытканному на гобелене, семнадцатый - по плану Бюлле, восемнадцатый - по планам Гомбуста, Русселя, Дени Тьерри, Лагрива, Брете, Вернике, девятнадцатый - по современному плану,- впечатление, производимое ростом города, поистине ужасает.

Вам кажется, будто вы смотрите в подзорную трубу на стремительное приближение светила, становящегося все больше и больше.

3

У того, кто вглядывается в историю Парижа до самого ее дна, начинает кружиться голова. Нет ничего более причудливого, более трагичного, более величественного. Для Цезаря это город, платящий дань; для Юлиана - загородная вилла; для Карла Великого - школа, куда он созывает ученых Германии и певчих Италии и которую папа Лев III называл Soror bona5 (Сорбонна; да не взыщет с нас за подобное объяснение Робер Сорбон); для Гуго Капета это родовое поместье; для Людовика VI - пристань, где взимают пошлину; для Филиппа-Августа - крепость; для Людовика Святого - часовня; для Людовика Сварливого - лобное место; для Карла V - библиотека; для Людовика XI - книгопечатня; для Франциска I - таверна; Париж, академия для Ришелье, был для Людовика XIV местом заседаний парламента, на которые он являлся лично, чтобы заставить принять свой указ, а также местом, где вершился суд над отравителями; для Бонапарта Париж - великое перепутье войн. Начало истории Парижа соприкасается с закатом Рима. Мраморная статуя некоей римской матроны, умершей в Лютеции, покоилась двадцать столетий в старой парижской земле, как Юлия Альпинула в Авакше; ее нашли при раскопках улицы Монтолон. Боэций, этот муж совета, умерший во время, пытки, когда палач так перетянул ему веревкой голову, что у него глаза выскочили из орбит, называл Париж "городом Юлия".