И ладонью он похлопал г-на Пелюша по животу.

— Национальный гвардеец! Национальный гвардеец! — вскричал г-н Пелюш, отскакивая назад. — Вы забываетесь!

— Напротив, я не забываюсь ни на минуту, и доказательство тому то, что я хочу сделать вам подарок, держите!

И постовой протянул г-ну Пелюшу одну из тех славных рабочих рук, черную и мозолистую, которая говорила о труде и надежности.

Но, как Сципион Назика, г-н Пелюш отдернул свою руку, завел ее за спину и откинулся назад с таким видом, что это на мгновение придало ему смутное сходство с героем, взятым им себе за образец.

— Национальный гвардеец, — произнес он, — знаете ли вы, что после моей снисходительности к вам предложение о подарке мне звучит почти как оскорбление?

Постовой рассмеялся.

— О! — воскликнул он. — Это как посмотреть, капитан; подарок, который я хочу вам сделать, не может запятнать ваше бескорыстие, столь хорошо всем известное: это всего лишь несколько лотерейных билетов, и я не хотел бы ничего другого, как передать их в ваши руки…

— Не продолжайте, национальный гвардеец, — прервал его г-н Пелюш, простирая руку вперед, словно человек, дающий клятву или приносящий присягу. — Охранительное правительство, при котором мы имеем счастье жить, в своей мудрости ликвидировало эти гибельные розыгрыши и рискованные игры, поглощавшие гроши бедняков и крохотные сбережения рабочих; вы взяли в руки оружие, чтобы защищать законы, а не нарушать их.

— Командир, эта мораль сделала бы честь любому, кто носит офицерские эполеты, и я лишь скажу вам в ответ, что если бы это зависело от меня, то на следующих выборах вы бы стали шефом батальона. Но дела есть дела, не так ли? И в наши дни дела не у всех идут так блестяще, как у владельца «Королевы цветов». Поэтому неудивительно, что заботы о них преследуют простого национального гвардейца, даже когда он стоит на посту. Впрочем, разве сам папаша Долибан не подает нам пример счастливого сочетания долга короля-граждан и на и обязанностей отца семейства?

Напомним, что «папаша Долибан» было дружеское прозвище, которое дали королю Луи Филиппу его сторонники.

— Господин Пенсон! Господин Пенсон! — вскричал г-н Пелюш, впервые называя своего собеседника по имени. — Если бы вы знали меня лучше, то вам было бы известно, что я никогда не позволю, чтобы в моем присутствии этим нелепым прозвищем называли августейшего монарха, которого нация поставила во главе страны. Именно подобное неуважение порочит династии, господин Пенсон; и, когда враги порядка объединяются, как они это делают теперь, с целью нанести урон тем институтам, которым трон обязан своим счастьем и процветанием, каждый порядочный француз обязан противопоставить этим разрушителям двойной заслон: свой штык и свои чувства.

Национальный гвардеец, которого г-н Пелюш назвал господином Пенсоном, едва заметно повел плечами, но, вероятно, он рассчитывал сбыть свои лотерейные билеты начальнику, так как продолжал с хитрым видом:

— Вы весьма красноречивы, капитан, и я не напрасно утверждал на последних выборах, что вас следует послать в Палату, но следует быть честным до конца… Вы отлично знаете, что я не играю в бильбоке, когда требуется защищать наши лавки и колотить республиканцев. Мы встречались c вами в деле, господин Пелюш, в тот день, когда было довольно жарковато! И я клянусь, что во всем батальоне нет национального гвардейца, кто лучше меня знал бы, что вы заслужили красную ленту, алеющую теперь в вашей петлице. Вы должны быть охотником, капитан: это спокойствие, это самообладание, которое я видел у вас под огнем, служат тому доказательством. Капитан, вы должны быть охотником.

Этот поворот сразу же вернул цветочника к мыслям, внушенным охотничьей страстью его друга Мадлена.