— А что теперь?

— Теперь ждать, — сказал Эрнест и пошел на свое место. Он еще не дошел, как я почувствовала легкое подергивание, потом еще одно — посильнее. Инстинктивно я потянула удочку на себя, и крючок зацепил рыбу. Я ощутила прилагаемые ею усилия, чтобы вырваться.

— Эй, — крикнул Чинк, наблюдавший за этой сценой. — У нее клюет.

Эрнест бросился ко мне и помог вытащить форель. Она лежала на траве — светло-коричневая, в крапинку.

— Мне ее немного жаль, — сказала я.

— Тогда брось ее обратно в воду, — посоветовал Чинк.

— Как же, бросит она, — сказал Эрнест, смеясь.

— Нет, я ее съем. Мне хочется знать, отличается ли у нее вкус, если поймаешь сама.

— Умная девочка, — похвалил Эрнест. — Действительно, отличается.

— А в ней дремлет инстинкт убийцы, — сказал Чинк, и все рассмеялись.

— Тебе стоит узнать о рыбе все, — сказал Эрнест, когда я вытащила три форели подряд. Он показал мне, как чистить и потрошить рыбу, а потом тщательно промывать перед готовкой.

— Мне совсем не противно, — заявила я, когда мы возились с рыбой.

— Знаю. Это видно.

Пойманные мной три рыбки поджарили на палочках над костром, так же как и полдюжины других, выловленных Эрнестом и Чинком.

— Мои вкуснее, — похвасталась я, слизывая соль с кончиков пальцев.

— Мне твои тоже больше понравились, — сказал Эрнест и откупорил еще одну бутылку вина. Жара тем временем смягчилась, приближался вечер.

В самом Кельне атмосфера была напряженная. В гарнизоне Британских оккупационных войск, где недавно служил Чинк, озлобленная толпа разрушила статую Вильгельма II, отломив огромный железный меч и полностью уничтожив шпоры. Другие бунтовщики убили немецкого полицейского, предварительно загнав того в реку, а когда он пытался спастись, держась за мост, отрубили пальцы. Внешне Кельн выглядел как город из сказки: дома под красной черепицей, мужчины — в кожаных штанах на подтяжках, но, как и вся оккупированная Германия, он бурлил от скрытого напряжения.

Спустя несколько дней, 14 сентября, мы сидели в кафе, просматривая наши газеты, и тогда мы узнали, что горит турецкий порт Смирна. Греко-турецкая война бушевала уже три года со времени расчленения Оттоманской империи после поражения в войне, и этот конфликт вновь взорвал ситуацию. Никто не знал, кто за него в ответе. Греки обвиняли турок, те — греков, но единственное, что не поддавалось сомнению, — это трагические последствия случившегося. Гавань и многочисленные греческие и армянские кварталы залили нефтью и подожгли. Люди выбегали из домов на улицы. Многие утонули в гавани, других просто зарезали. Беженцы укрылись в горах. Нам было не по себе оттого, что мы сидим в кафе, едим вкусную еду и не знаем, что там сейчас происходит.

— Думаю, я скоро буду там, — сказал Чинк с суровым выражением лица.

— Может, и я тоже, — отозвался Эрнест, и меня обдало холодом.

— Ты шутишь? — испугалась я.

— Не знаю. Это возможно.

— Всегда хотел побывать в Стамбуле, — заявил Чинк.

— Константинополь звучит лучше, — сказал Эрнест. — Или Византия.

— Верно, — согласился Чинк. — В любом случае дела там плохи.

Прибыв в Париж, мы не успели даже распаковать вещи, как Эрнесту принесли телеграмму из «Стар». Как он и подозревал, Джон Боун посылал его в качестве репортера в Турцию, на место конфликта. Ехать — через три дня. Эрнест только прочитал телеграмму, он еще держал ее в руках, как я поняла, что гибну.