Я вцепилась руками в камзол Клавьера и заплакала навзрыд.

– Перестаньте, моя прелесть, – говорил он мне на ухо. – Плакать от жалости к королю у всех на глазах сейчас очень скверно. Это мало кому понравится…

Оттолкнув его, я, спотыкаясь, пошла к эшафоту. Шел мелкий надоедливый дождь, и огромная лужа крови постепенно расплывалась. Я видела, как кровь просачивается и каплями падает с грубо сбитых досок эшафота. Одна капля упала мне на руку. Я смотрела на нее, и слезы дрожали у меня на ресницах.

– Прощайте, ваше величество, – прошептала я. – Прощайте, государь.

Я слышала, как кто-то шлепает по лужам, подходя ко мне, и думала, что это Клавьер. Нет, шаги были слишком неуклюжи для него… Я чуть повернула голову и с ужасом увидела, как мощный кулак Клавьера нанес сокрушительный удар по лицу какого-то грузного прохожего. Удар был так силен, что прохожий рухнул на землю. Гвардейцы, шествовавшие вдалеке, не считали нужным вмешиваться.

– Зачем… зачем вы это сделали? – прошептала я, заикаясь.

Я ничего не понимала. Это происшествие казалось мне неожиданным и нелепым.

– Вы ударили его. Но зачем?

Клавьер, разминая руку, казался озабоченным.

– А вы взгляните на него. Не узнаете?

Я подошла ближе и, подавив внутреннюю дрожь, взглянула на разбитое лицо этого увальня.

– Мишо! Это Мишо! Один из тюремщиков тюрьмы Ла Форс!

– Я так и думал. Мне показалось, что вам не хочется, чтобы он вас увидел и узнал.

– Но откуда… откуда же…

– Откуда я его знаю? Дорогая, я сам вручал ему взятку за то, чтобы он перевел вас в мужское отделение.

Я вспомнила и бутылку спирта, и ту омерзительную цену, что я за нее заплатила, и противные прикосновения рук этого тучного негодяя. Ненависть с такой силой всколыхнулась во мне, что я с яростью плюнула в сторону Мишо, потом вернулась и пнула его ногой.

– Ну, довольно, сударыня! Мне совсем не хочется быть замешанным в уличную драку. Спектакль окончен, и нечего ожидать, пока этот ваш Мишо очнется.

Клавьер схватил меня за руку и потянул прочь с площади. Я не поспевала за ним, но он не умерял шагу. Я то и дело оглядывалась на эшафот и лежащего под ним человека. Меня снова преследовали воспоминания и радость, безумная радость оттого, что я хоть один раз осталась отомщенной.

Клавьер… Странно, но это он защитил меня. Именно он уже четыре месяца ограждает меня от голода и холода, от нужды и преследований революционных комитетов. Неужели я все-таки нашла того, кого искала?

Я остановилась, всхлипывая и дрожа от волнения, и крепко вцепилась в сильную руку Клавьера.

– Что с вами? – спросил он встревоженно.

– Не оставляйте меня одну! – произнесла я горячо. – Никогда не оставляйте! Я прошу вас, Рене…

Мокрый снег смешивался с дождем. Туман никак не рассеивался, и все вокруг – дома, вывески, фонари, фигуры людей – подернулось серой туманной дымкой. Струйки дождя стекали по мутным окнам. Темные, как размазанные чернила, тучи неслись по свинцовому, отяжелевшему от влаги небу, но сквозь ненастье, зимний мрак и тучи мне уже брезжил, ясно брезжил тоненький луч надежды.

4

Жан де Батц, несмотря на свою немыслимо дерзкую выходку, не был схвачен полицией и гвардейцами. Он ушел, как вода уходит сквозь пальцы, исчез, вырвался из рук огромной толпы, что было гораздо труднее, чем верблюду проскользнуть сквозь игольное ушко.

Батц дал знать о себе уже 1 февраля 1793 года, через каких-то десять дней после казни Людовика XVI.