— Я согласна примириться, ежели ремиз сначала разыграть, — сдается гостья.

— Хорошо, извольте. Я не в вас, не корыстная, я для блезиру играю, а не для того, чтоб с человека шкуру снять, — отвечает другая. — Нам чужих денег не надо на пропитание.

Дамы подходят к столу с закуской и, все еще дуясь друг на дружку, чокаются рюмками.

Молодежь сгруппировалась совсем отдельно. Девицы ведут интересные разговоры с кавалерами.

— А я подарочным яйцом на второй день Пасхи бился, так четыре рубля себе выбил, — рассказывает кавалер. — У нас шло так, что двугривенный за каждое разбитие подавай. Конечно, в шутку, а все-таки себе место к Петипе на бенефис выбил.

— Ах, Боже мой! Петиповский бенефис, а мы будем дома сидеть! — восклицает одна из девиц. — Маменька с папенькой едут в этот вечер на кладбище, чтоб приказать к радонице могилки почистить, и меня с собой берут. И я вдруг вместо Петипы среди покойников… Какое предубеждение моих чувств! А что он играть будет?

— Любовные похождения Дон-Жуана среди женского пола.

— Нет, нет, лучше уж не говорите, не дразните меня! А то вдруг вместо интересной театральной игры христосоваться на кладбище с нищими! Петипа и нищие! Какое сравнение!

— Упросите папеньку с маменькой переменить нищенское христосование на субботу.

— Ах нет! Они на этот счет бесчувственные и все равно в театр не пойдут, так как к Петипе никакого вкусу не имеют.

— А какие пронзительные любовные лобзания-то будут в театре! И главное, то при луне и при звездах, то при громе и молнии! Мне рассказывали, что дон-жуанная игра чище еленистой игры и даже можно сказать тридцать очков вперед супротив Прекрасной Елены!

— Сделайте одолжение, не дразните меня, Никифор Иваныч.

Звонок. Вошел еще кавалер.

— Здравствуйте, Вера Павловна! Здравствуйте, Пелагея Калиновна! Христос воскрес!

— Ни за что на свете! Мы только три дня христосуемся! — взвизгнули девицы.

— А по закону всю Святую неделю следует.

— И так уж все губы обтрепали.

— Я легонечко, воздушным манером. Даже можете меня не чмокать. Я сам чмокать буду.

— Нет уж, отчаливайте!

— А я прямо из балаганов летел сюда на извозчике, как зефир на крыльях ночи, и мечтал об упоении чувств на душистых женских устах. И вдруг поворот от ваших ворот! Зачем же я после этого балаганное удовольствие бросил? Два балагана еще у меня не осмотренными остались.

— Мы и сами во всю Пасху никакого балаганного удовольствия не видали. Присаживайтесь к нам и утешайтесь разговорами с нами.

— Ваши улыбки так и манят меня на слияние уст, — говорит кавалер, садясь.

— Пожалуйста, только не очень близко, а то вы, пожалуй, и силком с нами похристосуетесь.

— Поцелуйным вором отродясь не был. У всех лавочных соседей на нашей галерее можете даже спросить. На повальном обыске дадут похвальный отзыв.

— А зачем же вы свое лицо к моему лицу приближаете?

— Румянец ваших ланит хочу рассмотреть!

— Ах! Ну, уж это свинство!

— Христос воскрес! Извольте и яичко получить. Но теперь позвольте дохристосоваться до конца. Уж что замахнулся, что ударил. Два раза за вами, потому надо до трех раз.

— Ах, какой вы несносный! Ну, да уж христосуйтесь, что с вами делать! — сказала девица.

И началось чмоканье. Кавалер обошел всех девиц.

— И ведь заставят-таки насильно целоваться! — говорили девицы с притворным неудовольствием.