— А он не мог подсыпать снотворное ему в корм?

— Нет. Зимой мы даем им сено и pienso.[16] Пищевые добавки. Кормушки наполняют только наши пастухи. К тому же все животные едят из одного и того же лотка. Нет, он точно выстрелил в него капсулой. По-другому никак.

— У вас на ферме имеется запас препаратов снотворного действия?

— Нет, зачем? Если надо усыпить быка, мы вызываем ветеринара. А у него свои лекарства. И свой пистолет.

— Не знаете ли вы кого-нибудь, кто бы интересовался быками для корриды?

— Знаю. Тысячи человек. Каждый год съезжаются к нам на праздник.

— Я имею в виду человека, который крутился бы возле вашей фермы. Шнырял тут, что-то вынюхивал?

— Нет, такого не видал.

Анаис вглядывалась в перерубленную шею животного. Мертвые ткани приобрели темно-фиолетовый оттенок. Словно корзина, полная спелой ежевики, подумалось ей. Поверх раны поблескивали какие-то мелкие кристаллики.

— Расскажите мне, как они умирают.

— То есть?

— Как бык погибает на арене?

Фермер пожал плечами:

— Матадор вонзает в затылок быку шпагу по самую гарду.

— Какой длины лезвие шпаги?

— Восемьдесят пять сантиметров. Чтобы могла достичь артерии или легочной вены.

Анаис будто наяву увидела, как остро заточенный клинок проникает сквозь черную шкуру, пронзая органы и ткани. А вот и она маленькой испуганной девочкой сидит на каменных ступенях амфитеатра. От ужаса она прижималась к отцу, а он обнимал ее, защищая. И смеялся. Подонок.

— Но до этого пикадор перерубает быку затылочное сухожилие пикой, — сказала она.

— Ну да.

— Потом в дело вступают бандерильеро. Они расширяют рану, чтобы потекла кровь.

— Если вы и так все знаете, зачем спрашиваете?

— Я хочу составить четкое представление обо всех этапах умерщвления быка. Это ведь довольно кровавая картина?

— Ничего подобного. Все травмы носят внутренний  характер. Матадор не должен задевать легкие животного. Публика не любит, когда бык плюется кровью.

— Да ну? Значит, матадор своей шпагой его просто приканчивает? Так сказать, наносит удар милосердия?

— Послушайте, чего вы ко мне привязались? Чего вы от меня-то хотите?

— Я хочу выяснить, не мог ли убийца быть матадором.

— Мясником, а не матадором.

— А разве это не одно и то же?

Mayoral направился к двери, показывая, что разговор окончен. Опять Анаис все испортила. Она нагнала его на пороге. Дождь перестал, сквозь тучи несмело проглянули лучи солнца, заставив лужи сверкать зеркальным блеском.

Вместо того чтобы попытаться расположить к себе фермера, она не удержалась от следующего вопроса:

— А это правда, что быков для корриды никогда не подпускают к самкам? Чтобы были злее?

Бернар Рампаль обернулся к ней и процедил сквозь зубы:

— Тавромахия — это искусство. И, как всякое искусство, имеет свои законы. Вековые законы.

— А мне говорили, что в загонах они пытаются оседлать друг дружку. Как вы думаете, если бы публика узнала, что все ваши быки — гомики, ей бы это понравилось?

— Катитесь отсюда.

* * *

Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо.

Сидя за рулем машины, Анаис вслух проклинала себя. Вчера завалила разговор с врачом — любителем гольфа. Сегодня — с фермером, который знал о быках все. Она просто не умеет держать себя в руках. И только все портит своими детскими наскоками и грошовыми провокациями. Ей поручено серьезное уголовное расследование, а она играет в подростковый бунт против буржуазного жизненного уклада.