Михаил Шолохов. Пастух
I Из степи, бурой, выжженной солнцем, с солончаков, потрескавшихся и белых, с восхода - шестнадцать суток дул горячий ветер. Обуглилась земля, травы желтизной покоробились, у колодцев, густо просыпанных вдоль шляха, жилы пересохли; а хлебный колос, еще не выметавшийся из трубки, квело поблек, завял, к земле нагнулся, сгорбатившись по-стариковски. В полдень по хутору задремавшему - медные всплески колокольного звона. Жарко. Тишина. Лишь вдоль плетней шаркают ноги - пылищу гребут, да костыли дедов по кочкам выстукивают - дорогу щупают. На хуторское собрание звонят. В повестке дня - наем пастуха. В исполкоме - жужжанье голосов. Дым табачный. Председатель постучал огрызком карандаша по столу. - Гражданы, старый пастух отказался стеречь табун, говорит, мол, плата несходная. Мы, исполком, предлагаем нанять Фролова Григория. Нашевский он рожак, сирота, комсомолист... Отец его, как известно вам, чеботарь был. Живет он с сестрой, и пропитаниев у них нету. Думаю, гражданы, вы войдете в такое положение и наймете его стеречь табун. Старик Нестеров не стерпел, задом кособоким завихлял, заерзал. - Нам этого невозможно... Табун здоровый, а он какой есть пастух!.. Стеречь надо в отводе, потому вбяязости кормов нету, а его дело непривычное. К осени и половины телят недосчитаемся... Игнат-мельник, старичишка мудреный, ехидным голоском медовым загнусавил: - Пастуха мы и без сполкома найдем, дело нас одних касаемо... А человека надо выбрать старого, надежного и до скотины обходительного... - Правильно, дедушка... - Старика наймете, гражданы, так у него скорей пропадут теляты... Времена ноне не те, воровство везде огромадное...- Это председатель сказал настоисто так и выжидательно; а тут сзади поддерживали: - Старый негож... Вы возьмите во внимание, что это не коровы, а теляты-летошникн. Тут собачьи ноги нужны. Зыкнет табун - поди собери, дедок побежит и потроха растеряет... Смех перекатами, а дед Игнат свое сзади вполголоса: - Коммунисты тут ни при чем... С молитвой надо, а не абы как...- И лысину погладил вредный старичишка. Но тут уж председатель со всей строгостью: - Прошу, гражданин, без разных выходок... За такие... подобные... с собрания буду удалять... Зарею, когда из труб клочьями мазаной ваты дым ползет и стелется низко на площади, собрал Григорий табун в полтораста голов и погнал через хутор на бугор седой и неприветливый. Степь испятнали бурые прыщи сурчиных нор; свистят сурки протяжно и настороженно; из логов с травою приземистой стрепета взлетают, посеребренным опереньем сверкая. Табун спокоен. По земляной морщинистой коре дробным дождем выцокивают раздвоенные копыта телят. Рядом с Григорием шагает Дунятка - сестра-подпасок. Смеются у нее щеки загоревшие, веснушчатые, глаза, губы, вся смеется, потому что на красную горку пошла ей всего-навсего семнадцатая весна, а в семнадцать лет все распотешным таким кажется: и насупленное лицо брата, и телята лопоухие, на ходу пережевывающие бурьянок, и даже смешно, что второй день нет у них ни куска хлеба. А Григорий не смеется. Под картузом обветшавшим у Григория лоб крутой, с морщинами поперечными, и глаза усталые, будто прожил он куда больше девятнадцати лет. Спокойно идет табуи обочь дороги, рассыпавшись пятнистой валкой. Григорий свистнул на отставших телят и к Дунятке повернулся: - Заработаем, Дунь, хлеба к осени, а там в город поедем. Я на рабфак поступлю и тебя куда-нибудь пристрою... Может, тоже на какое ученье... В городе, Дунятка, книжек много и хлеб едят чистый, без травы, не так, как у нас. - А денег откель возьмем... ехать-то? - Чудачка ты... Хлебом заплатят нам двадцать пудов, ну вот и деньги... Продадим по целковому за пуд, потом пшено продадим, кизяки. |
