Но обиды ненадолго хватило. Пытался забыться в работе. Это удавалось лишь ненадолго. А потом тоска по семье одолевала с новой силой. Нет писем. Значит, не нужен. Забыт…

Но однажды, уже на четвертом году, письмо пришло. От сына. Старшего. Он писал: «Мы думали, ты что-то понял. Ждали, что вернешься домой человеком. А ты?! Проявил заботу о нас: прислал кентов. Да как ты посмел?! Так знай, мы выставили твоих друзей. Пусть ищут себе помощников в другом месте. Я не пойду воровать! И ни твои советы через кентов, ни их угрозы расправиться с нами, не заставят меня жить по-твоему. Мы ждали отца. Но не вора. Жаль, что ошиблись в тебе. Можешь не возвращаться к нам. И так достаточно пережито. Умерла мать. Ее ты потерял. Нет у тебя и нас…» Аслан много курил в ту ночь. Не спалось. Значит, наведались. Конечно, Шеф. Кто же еще? Он! Его методы. Грозил расправой сыновьям! С него не хватило Аслана. Хотел и ребят втянуть в «малину». Да как! По совету отца! Ну и негодяй! Но почему Алим не остановил? Хотя кто он для Шефа? Да и ему, Аслану, ничего не пишет этот племянник. Опять же, может, уже попался? Может, сидит? А, возможно, пришил его Шеф? Мальчишка-то был с характером. Но нет… Ведь случай с ним, с Дядей, должен был образумить. Хотя… Завяз он в «малине». Оттуда ему уже не вырваться.

В эту ночь до самого рассвета писал Аслан письмо домой. Сыновьям. Впервые обращаясь как к взрослым. Все объяснил. И, не виня за резкое письмо, просил одного — простить за прошлое. Сказал, что порвано с ним навсегда. Просил не верить посланцам Шефа и по возможности писать ему. На следующий день письмо пошло. И Аслан отсчитывал время, стал ждать… В бригаде Дяди теперь многое изменилось. Мужики по вечерам уже не вспоминали о «малинах», о прошлых делах, кентах и барышах. Ведь деньги на счетах появились. Свои деньги. Заработанные. С каждым месяцем сумма росла. Зачеты шли. И теперь уже всяк всерьез прикидывал, что будет делать, выйдя на волю. Сначала робко начались разговоры об отколе от «малин». Первым о том заговорил бывший налетчик:

— А что, мужики, пожалуй, вернусь я к своим. В деревню. Первое время со стариками поживу. Огляжусь.

— Хм, а кенты нагрянут и хвать тебя за задницу! И скажут — либо валяй обратно в «малину», либо получай финач, — усмехнулся домушник.

— А они не знают, где мой дом. К тому ж я тоже не сучком сделанный. Мозги имею. Женюсь. А они силой не уведут.

— Что баба! Если характера нет, она не удержит. Тут самому решиться надо. Чтоб и под финачом не согласиться. Заметят, что струсил, хана будет. А если и под ножом идти откажешься к ним, еще могут оставить в покое. Перед их угрозой устоял, значит и в милиции не заложишь. А им теперь главное — спокойно жить. Чтоб не засыпаться ни на чем да чтобы свои не предали. Силой уведут — доверять опасно. Бояться станут. Подозревать. А наотрез отказался — все, могут наплевать. Но если ты их не будешь закладывать, — философствовал вор в законе с верхних нар.

— Значит, по-твоему, ему всю жизнь надо жить, поджав хвост, и никуда не высовываться? Ни хрена себе судьбина! Из дома не выйти. С одной стороны кенты, с другой лягавые. Под надзором и тех, и других? Ни жить, ни сдохнуть спокойно? Так? Да уж лучше сразу от всех отделаться! Одним махом, — рубанул Дядя.

— А как? — уставились на него воры.

— Вам советов не даю. Тут всяк по-своему. А коль самому придется, так скажу вам: если кто с кентов ко мне сунется, враз голову в зад вобью. Другие побоятся прийти с таким предложением иль угрозой.

— А пришьешь, отвечать будешь, — подал голос майданщик.

— Не буду. Скажу все, как на духу, что не хочу больше в каталажку попадать. И все тут! А он грозил. Вот я его и… А разве лучше было оставить целым и самому за прежнее?

— Так ведь мусора не поверят.