Дэвид наклонился к нему:

— Не смей говорить матери о том, что сегодня произошло. И никому говорить не смей. Иначе будешь примерно наказан. Понятно?

Патрик кивнул.

— Ты есть хочешь?

Патрик помотал головой.

— А я проголодался, — непринужденно заметил Дэвид. — Вообще-то, тебе надо больше есть, набираться сил.

— Можно я пойду?

— Ладно, если не хочешь обедать, иди гулять, — раздраженно сказал Дэвид.

Патрик шел по подъездной дорожке, глядя на сбитые носки сандалий, но вместо них видел свою макушку, будто с высоты футов в десять, и с неловким любопытством наблюдал за этим мальчиком. В этом не было ничего личного, как в автокатастрофе, которую они видели в прошлом году и на которую мама не велела смотреть.

Патрик пришел в себя, ощущая полное поражение. Никаких пурпурных плащей. Никакого особого легиона. Никакого геккона. Ничего. Он снова попытался взлететь, как морские птицы вспархивают с утесов под накатившей волной. Но он утратил способность двигаться, остался на скале и утонул.

За обедом Дэвид пришел к выводу, что несколько переусердствовал в своем презрении к ханжеству обывателей. Даже в баре Кавалерийско-гвардейского клуба вряд ли одобрят рассказ о гомосексуальном растлении ребенка. Кому похвастаться, что ты изнасиловал пятилетнего сына? Среди приятелей вряд ли найдутся такие, кто не поспешит сменить тему, а многие могут и возмутиться. Само приключение было кратким и грубоватым, но не то чтобы совсем уж отвратительным. Он улыбнулся Иветте, сказал, что очень голоден, и придвинул к себе брошет из ягненка и зеленую фасоль-флажоле.

— Мсье все утро играл на пианино.

— И с Патриком тоже играл, — скромно заметил Дэвид.

Иветта сказала, что в этом возрасте дети очень утомляют.

— Действительно, — согласился Дэвид.

Иветта вышла из столовой, и он налил себе еще бокал романеи-конти. Вино достали из погреба, чтобы подать на ужин, но Дэвид решил выпить его сам, потому что оно прекрасно подходило к ягненку. В конце концов, от одной бутылки запасов не убудет. Он вообще жил по принципу «или лучшее, или перебьемся», лишь бы перебиваться не приходилось. Безусловно, он был человеком чувственным, а что касается недавнего происшествия, то с медицинской точки зрения ничего страшного не случилось. Подумаешь, поелозил между ягодицами, в школе с мальчиком еще не то сделают. Если он в чем-то и виноват, то лишь в слишком ревностном воспитании сына. Он слишком хорошо сознавал, что ему уже шестьдесят, успеть бы всему научить ребенка.

Он позвонил в колокольчик, стоявший рядом с тарелкой, и Иветта вернулась в столовую.

— Превосходная ягнятина, — сказал Дэвид.

— Не угодно ли мсье тарт-татен?

Увы, тарт-татен он уже не осилит. Лучше предложить пирог Патрику на ужин. А сейчас хорошо бы чашечку кофе. Пусть Иветта подаст его в гостиной.

У Дэвида затекли ноги. Он встал из-за стола и, сделав пару неверных шагов, раздраженно, со свистом втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Черт побери, — вслух сказал он.

Внезапно ему опостылели ревматические боли в суставах, поэтому он решил навестить фармацевтический рай в спальне Элинор. Он очень редко прибегал к помощи обезболивающих, предпочитая алкоголические возлияния и осознание собственного героизма.

В шкафчике над раковиной в ванной комнате Элинор обнаружилось впечатляющее изобилие флаконов, бутылочек и пузырьков: прозрачных, желтых, коричневых, оранжевых с зелеными крышечками, пластмассовых и стеклянных, из десятка разных стран, все с этикетками, требующими не превышать установленной дозы.