Я садилась рядом, начинала расписывать певцов, клоунов, фокусников, но мама оставалась рассеянной и печальной. Я видела, что ей тягостно и скучно, но почему — не понимала.

И вот однажды, спустя неделю с начала круиза, я проснулась от громких голосов в родительской спальне.

— Я делаю все, что ты пожелаешь, — возмущался отец, — но ты постоянно недовольна. Ты хотела переделать эти апартаменты, и я позволил выбросить деньги на ветер. Да-да, иначе не скажешь. Ты захотела бал — пожалуйста. Ты, супруга судовладельца, считай, официальное лицо, беседуешь с капитаном, с пассажирами? Нет! А когда ты все-таки снисходишь до нашего общества, что ты делаешь? Ты жалуешься, будто тебя заперли на судне и везут как африканскую рабыню в кандалах! Ты хоть задумывалась, какое впечатление это производит на людей? Что подумают клиенты о бизнесе ван Ворина, если даже моя собственная жена относится к нему с презрением.

— Я не привыкла жить в четырех стенах!

— Позволь, но это был твой выбор! Я не запирал тебя в каюте. Почему ты не используешь все возможности «Джиллиан»?

— Я говорила, что на меня плохо действует морской воздух, но разве тебе до этого есть дело? Тебя волнуют только твой драгоценный бизнес и это судно. Ты готов ради них пожертвовать мною, готов рисковать моей красотой, моим здоровьем. Я для тебя лишь приманка для выгодных клиентов.

— Ты нечестно играешь, Джиллиан! Ты же сама предложила этот круиз.

— Я? Я предложила маршрут, но не собиралась плавать по нему.

— Как? Но я думал… ты же всегда хотела, чтобы я взял тебя на Ямайку… — в смятении промолвил отец. — Ей-богу, Джиллиан, ты меня доведешь. Я уже не понимаю, что ты хочешь и чего ты не хочешь.

— Прежде всего я не хочу всю ночь препираться с тобой. Теперь я до утра буду приходить в себя.

За стенкой воцарилось молчание. Почему папа так разгорячился, говорил так огорченно и в то же время так сердито? Отчего они спорят? Может, на папу давят служебные неприятности?

Пару дней родители провели относительно мирно, пока как-то утром ведущий инженер не сообщил о неполадках в системе двигателей. Отец заторопился в машинное отделение, но предложил и мне спуститься туда. Я не задумываясь согласилась, хотя была в новом наряде, который перед отъездом купила мне мама: белоснежные удлиненные шорты и голубая матроска с вышитым вензелем на карманчике.

Походы в машинное отделение я обожала. Меня приводило в восторг, что какие-то механизмы могут двигать по океану такое огромное судно. Меня не смущали ни теснота переходов, ни крутизна лестниц, ни жара, в которой часами работали люди. Кстати, все они дружелюбно встречали меня, объясняли назначение различных вентилей, шестеренок и поршней.

Выяснилось, что один из двигателей необходимо остановить для ремонта. Отец с инженерами и механиками углубились в дискуссию, в каком режиме должны при этом работать остальные. Я с интересом слушала их и не заметила, пока не встретила через полчаса, в коридоре маму, что все время стояла, прислонившись спиной к жирной от машинной смазки решетчатой переборке. Мама шла нам навстречу в прекрасном настроении, в каком, пожалуй, не была с прощального приема. Но стоило ей увидеть меня, как она оцепенела, а потом завизжала так, что я испугалась:

— Ты где была? Посмотри на себя! Что за руки, что за одежда!

Только тут я увидела огромные бурые пятна на шортах и матроске.

Мама метнула взгляд на отца.

— Куда ты опять таскал ее, ты, идиот?

Меня бросило в дрожь. Я лихорадочно начала успокаивать себя, но… папа побледнел, потом покраснел. Я ни разу не слышала из уст мамы таких слов, да еще обращенных к папе. Он же был огорчен не столько самой грубостью, сколько тем, что это произошло в моем присутствии.