Кушелев. Ваше величество, союз с народом безбожным и буйственным, антихристова духа исполненным…

Павел. Заладила сорока Якова! Говорят же тебе, господа французы образумились.

Кушелев. Образумились, нет ли, что нам до них? Россия – первая держава в мире. Когда все другие народы мятутся, пребывает отечество наше покойно, десницею Божьей хранимое. Да не дерзают же равняться с нами оные державы, мыльным пузырям подобные.

А тебе, государь-батюшка, победителю Зверя Антихриста – осанна в вышних, благословен Грядый во имя Господне!

Павел. За патриотические расположения ваши, сударь, спасибо. А насчет Антихриста не бойся, братец, в обиду не дам!

Патер Грубер подходит к Павлу.

Павел. А, святый отче, Ad-majorem-Dei-gloriam, ты откуда?

Павел и Грубер, разговаривая, отходят в сторону.

Мария Федоровна (тихо Палену). Зачем пропустили этого патера? Cela ne convient pas.

Пален. Да ведь он, ваше величество, и без пропуска всюду пролезает.

Головкин. Втируша!

Мария Федоровна. И о чем это он с государем все шепчется?

Пален. Должно быть, опять оный прожект о воссоединении церквей.

Мария Федоровна. Какое лицо!..

Пален. Да, рожа скверная: как его ни встретишь – быть худу.

Нарышкин. Зато на все руки мастер: шоколад варит, зубы лечит, фарфор склеивает, церкви соединяет…

Голицын. Новый Калиостро!

Головкин. Черт в рясе!

Нарышкин. Господа иезуиты все таковы.

Голицын. И с чего они к нам налетели, черные вороны?

Грубер (следуя за Павлом). Ваше величество, в прожекте моем…

Павел. Надоел ты мне, братец, со своим прожектом хуже горькой редьки. Отстань!

Грубер. В Писании сказано: един Пастырь, едино стадо. – Когда соединится власть Кесаря, Самодержца Российского с властью Первосвященника Римского – земное с небесным…

Павел. Отстань, говорю, ну тебя, брысь!..

Грубер. Одно только словечко, государь, одно словечко – и его святейшество сам приедет в Петербург…

Павел. Вот привязался! Ну, на что мне твой папа?

Грубер. Ваше величество, папа – глава церкви…

Павел. Врешь! Не папа, а я. Превыше всех пап, царь и папа вместе, Кесарь и Первосвященник – я, я, я один во всей вселенной!.. Видал ли ты меня в далматике?

Грубер. Не имел счастья, государь!

Павел. Иван! Иван!

Кутайсов подбегает к Павлу.

Кутайсов. Здесь, ваше величество!

Павел. Сбегай-ка, братец, живее, принеси далматик, знаешь, тот новый, ненадеванный. Кстати ж примерю.

Кутайсов. Слушаю-с, ваше величество!

Кутайсов уходит.

Павел. Подобие саккоса архиерейского, древних императоров восточных одеяние, знаменует оный далматик царесвященство таинственное, по чину Мельхиседекову… Как о сем в Откровении-то, помнишь, Григорий Григорьевич?

Кушелев. Жена, облеченная в солнце, родила Младенца мужеского пола, коему надлежит пасти все народы жезлом железным.

Павел. Ну вот, вот, оно самое. Жена – церковь православная, а младенец – царь самодержавный. Се тайна великая. Никто ее не знает, никто, кроме меня!

Кутайсов входит, неся далматик. Павел надевает его перед зеркалом.

Павел. Погляди-ка, Иван, сзади как?

Кутайсов. Сзади хорошо, ваше величество, а с боков будто складочки.

Анна (тихо).