А потому, как только она услышала в третий раз, что ключ поворачивается в замке, она приготовилась выскочить из цистерны, будет согласен с этим Филиппен или нет, но, увидев юношу, она в ужасе отшатнулась.
Филиппен был бледен как смерть; он бормотал какие-то бессмысленные слова, а взгляд у него был растерянный и блуждающий, как у человека, только что ставшего свидетелем какого-то тяжелого и страшного зрелища.
Гертруда хотела было расспросить Филиппена, но, увидев охвативший его ужас, почувствовала, что она леденеет; бледность со щек юноши как бы перешла на ее лицо, и его пугающая немота заставила ее тоже онеметь.
Юноша, ничего не говоря, схватил ее за запястье и с силой, какую придает страх и какой невозможно сопротивляться, потащил ее к садовой калитке, выходившей в поле; при этом он бормотал:
— Мертва… убита… заколота…
Гертруда покорно шла за ним; Филиппен на секунду отпустил ее руку, чтобы запереть за ними калитку — то была напрасная предосторожность, потому что никто их не преследовал.
Но потрясение оказалось слишком сильным для Филиппена, и он продолжал двигаться лишь по инерции, пока у него не подкосились ноги. Шагов через пятьсот силы его оставили; задыхаясь, он упал, шепча хриплым, как в агонии, голосом ужасные слова — единственные, впрочем, какие он произнес:
— Мертва… убита… заколота…
Гертруда огляделась: они были в двухстах шагах от опушки леса; она знала лес, она знала пещеру — вдвойне надежное убежище. И может быть, в лесу ей удастся найти Ивонне.
Она чувствовала угрызения совести, оттого что оставляла Филиппена одного, лежащим без чувств у оврага, но тут увидела, как по полю скачут четверо или пятеро всадников. Это были, возможно, рейтары из отряда графа Вальдека; нельзя было терять ни секунды, чтобы успеть от них ускользнуть. Она обезумела и, не оборачиваясь, бросилась бежать; волосы ее растрепались, она задыхалась, но остановилась уже в лесу и, прислонившись к дереву, чтобы не упасть, взглянула на поле.
Всадники подъехали к тому месту, где она оставила Филиппена лежащим без сознания. Они его подняли, поставили на ноги, но увидев, что он не может сделать ни шагу, один из них перекинул его поперек седла и в сопровождении товарищей поскакал к лагерю.
Впрочем, у этих людей, казалось, были добрые намерения, и Гертруда даже подумала, что это самый лучший выход для Филиппена — попасть в столь жалостливые, по-видимому, руки.
Тогда, успокоившись относительно судьбы своего спутника и немного переведя дыхание, Гертруда снова бросилась бежать, как ей казалось — в сторону пещеры; но она была в такой растерянности, что не могла узнать примет, по каким обычно находила дорогу. Таким образом она заблудилась и только через час, по чистой случайности или скорее инстинктивно, оказалась около пещеры в пределах досягаемости рук Франца Шарфенштайна.
Об остальном можно догадаться: Франц протянул руку, схватил Гертруду за талию, зажал ей рот другой рукой, поднял девушку как перышко, втащил ее в пещеру и поставил ее, дрожащую от страха, на землю посреди своих товарищей; подбадриваемая Ивонне, она рассказала им то, что мы уже знаем, и ее повествование было встречено общим криком возмущения.
Но пусть читатель не заблуждается, причина этого возмущения была чисто эгоистической. Наемники возмутились не тем, что грабители вели себя столь безнравственно по отношению к обитателям замка Парк. Нет, они были возмущены тем, что граф Вальдек и его сыновья утром разграбили замок, который они сами собирались разграбить вечером.
За негодованием и криком последовало единогласно принятое решение пойти на разведку, чтобы посмотреть, что происходит в лагере, куда унесли Филиппена, и в замке, где разыгрались трагические события, которые были описаны Гертрудой с красноречием и выразительностью, вызванными ужасом. |