Тем более что до дивана осталось всего три шага.

Богомол опять возник перед Леной:

— Ну?

— Я не знаю, — сказала Лена и заплакала.

Плакала она, правда, только в том измерении, где общалась с богомолом. Там, где она шла к дивану с Ботвиником, за это время прошла, может быть, доля секунды.

— Что тебя смущает? — спросил богомол. — Почему ты плачешь?

— Я ведь обещала сделать ему самое хорошее, что только бывает.

— Кому? — спросил богомол.

— Ботвинику на фотографии. Поэтому он ко мне и пришел. А тут — такая жестокость…

— Ты думаешь, это жестокость?

— А что же еще?

Богомол погрустнел. Лена почувствовала, что сейчас он уйдет навсегда, и в мире останутся только приближающийся диван и старая песня «Наутилуса».

— Подожди-ка, — сказала она. — Наверно, я действительно чего-то не понимаю. Может, ты объяснишь?

— Смотри мне в глаза, — сказал богомол.

Лена опять увидела короткий мультфильм.

Перед ней было нечто похожее на залитую солнцем лужайку — ослепительное, дрожащее и переливающееся пространство, искривленное (или, может быть, выпрямленное) фасетчатыми глазами насекомого. На этой лужайке сидели два богомола, но Лена понимала, что все это чистая условность: на самом деле впереди была уже знакомая ей бесконечная река жизни, которая текла через богомолов, через солнце в небе и через нее саму.

Эта река не опиралась ни на что. Она была совершенно свободна и ничем не скована. Она существовала сама по себе. И все же она каким-то образом зависела от богомолов и от Лены.

Лена вдруг ясно поняла, что все живое — цветы, насекомые, птицы, звери и даже люди — существует не для себя, не просто так, а с одной-единственной целью — чтобы у этой великой реки было русло. Все живое и было этим руслом. Но в то же время оно было и рекой, которая загадочным и невыразимым образом текла сама в себе, как не текут земные реки.

Лена увидела, как строится русло. Все произошло у нее на глазах: два богомола соединились друг с другом, чтобы дать начало новой жизни. А потом, когда таинство завершилось, один из них сделал другому самое лучшее, что мог — отпустил его на свободу, и та часть великой реки, которая раньше текла сквозь него, высвободилась и стала течь сама через себя, что и было высшим возможным счастьем, никаких сомнений на этот счет у Лены не осталось.

— Понимаю, — прошептала она. — Понимаю теперь. Выходит, это совсем не жестокость, а наоборот?

— Жестокость, — ответил богомол, — это удерживать здесь слишком долго. Быть живым означает рыть русло. А уйти — означает стать рекой, которая по нему течет.

— Но почему никто из людей про это не знает? — спросила Лена. — Надо вернуться и всем рассказать!

— Во-первых, — рассудительно ответил богомол, — тот, кто хочет знать, узнает и без тебя. А во-вторых, вовсе не надо рассказывать об этом всем подряд. Это плохой поступок. Глупый и смешной.

— Почему?

— Ну как ты не понимаешь. Потому что великая река и без тебя знает, что она такое. Но иногда она хочет немножко побыть проституткой, или кошкой, или геранью в вазе. Или даже заглянуть одним глазком в место вроде вашего города. И зачем ты будешь объяснять ей, что она такое на самом деле? Так ты испортишь ей все удовольствие от прогулки.

— Понимаю, — прошептала Лена. — Значит, богомолы просто помогают друг другу вернуться домой.