Он свернул в последний проулок перед невысокой, пузатой башней. У костра, разожженного под ней, толпились стражники, забывшие о дозорах на стенах, но Рин не рискнул вновь сталкиваться со стражей и скрылся в темноте. Идти приходилось на ощупь, за глухими заборами недовольно ворчали собаки, но лаять не решались. Близость городской окраины угнетала даже их.

Наконец руки нащупали шершавую стену низкого дома.

– Кто там? – раздался приглушенный голос в ответ на осторожный стук.

– Это я, мастер Грейн, – ответил молодой Олфейн и вскоре уже сидел за потемневшим от времени столом.

Колыхался в глиняной плошке язычок пламени, темнело в кубках перекисшее ягодное вино из Пущи. Мастер Грейн, сцепив сухие коричневые пальцы, смотрел на прикрывшего глаза гостя так, словно видел его в последний раз.

– Лица на тебе нет! – покачал головой старик. – Сдал прямо как и я…

– Нет, – вздрогнул Рин. – Да и ты – постарел слегка, не больше. Но не сдал. И я не сдам.

– Дурное дело ты задумал, маленький Олфейн, – пробормотал старик.

– Я не маленький, – расправил плечи Рин. – Я уже не был маленьким, когда заболел отец. Больше пяти лет я удерживал его на краю жизни, но хворь оказалась сильнее…

– Для меня ты навсегда останешься сопливым мальчишкой, – ухмыльнулся углом рта Грейн. – А уж хлопот было с тобой, маленький Олфейн! То ты на стальных мечах до срока рубился, потом раны залечивал да от изнеможения шатался. То по городской стене да по Водяной башне карабкался, что твоя огненная ящерица. Как шею себе не сломал, до сих пор удивляюсь! Вот и теперь дурное дело ты задумал. Не в том смысле, что постыдное, а неразумное. Никого ты не найдешь нынче ночью. Ни Хозяйки Погани, ни опекуна. Хозяйка, как говорили наши деды, или, как теперь талдычат храмовники, огненное дыхание Единого, людям вовсе не показывается и не показывалась никогда. А если кому и показывалась, так «счастливчики» от священного же пламени в пепел скорее всего заживо и обращались! Только ты не верь, парень, никому, что это Единый пламенем карает отступников и нечестивцев. Не верь.

– Я и не верю. – Рин потер пальцами глаза. – Или мне собственного отца в отступниках и нечестивцах числить? Ты мне другое скажи, мастер. На вопрос ответь, на который даже мой старый наставник Камрет ответить не смог. Или не захотел… Почему дух Погани или огненное дыхание Единого охотники Хозяйкой кличут? Или сказки стародавние, что айские мамаши детям на ночь рассказывают, и не сказки вовсе?

– О сказках ты меня не спрашивай, – пожевал губу Грейн. – Если времечко на тысячу лет назад отмотать, любая сказка былью может обернуться. Потому как небыль на быль, словно кора дубовая на молодой дубок, сама по себе прирастает. Да и не сложилось у меня как-то с айскими мамашами. А охотники больше других видят. Но и зря ничего не бывает. Всякая стихия сама себя под женскую или мужскую сторону клонит. Тебя же не удивляет, что ветер стылый – он, что зима с ее пакостями мерзлыми – она? Или ты хотел когда-нибудь речку городскую Иску мужским именем окликнуть?.. Вот! А что касается Погани… Погань ведь и есть Погань. Она! Да и предание – не мамское, а в древности записанное, как говорят, – указывает точно: Клейменый огонь на камне, когда еще и Кривой часовни никакой не было, не сам по себе, не от молнии гнева Единого, как нынче опять же храмовники вещают, зажегся, а от бабской руки.