— И вино купил! Ну, Андрюшка,-—приподнявшись на цыпочки, она чмокнула его в холодную щеку и прижалась лицом к его плечу, благодаря за их общее смущение, за это слово «мать», в котором мелькнул образ их будущей счастливой жизни и верности друг другу.

— Какой же без вина праздник! — дуя на замерзшие руки, улыбался Андрей.— А у нас тем более — и встреча, и проводы... Вообще... — смутился Андрей.— Меня призвали.

Таня сразу так ослабела, что опустилась на кровать рядом с сыном.

— Андрюша... Господи! Как же так? Как же так! Господи! — замирая от страха, зашептала Таня, все еще надеясь, что он сейчас успокоит ее, разуверит, скажет, что война, о которой она вот уже пять месяцев слышала изо дня в день, несчастье вообще, а не ее собственное... «Господи, ведь года не прошло, как мы поженились, как же нам расстаться? Разве мыслимо это, разве возможно?» — А как же мы?..

Андрей сел рядом с женой, обнял ее за плечи.

— Ничего, Танюша, ничего. Не плачь. Ну, не плачь, это же Ивану вредно, не плачь!

Вытирая слезы, Таня собрала ужин. И колбаса, и сыр, и конфеты, и копченая селедка — все было на этом столе, кроме хлеба. Андрей забыл купить хлеба, а магазин теперь закрылся до утра.

Они придвинули два стареньких венских стула и сели за этот не по их деньгам пышный стол, за которым все было, кроме хлеба, и прочного мира, и уверенности в завтрашнем дне.

Красное вино играло в стаканах.

— За Ивана! — глаза Андрея сияли любовью.

Вслед за мужем Таня выпила свой стакан до дна.

От вина им сразу сделалось теплее, и комнатка перестала казаться убогой, а будущее таким неопределенным.

— Что-то он и не плачет! — удивился Андреи.

— Не беспокойся, заплачет.

И едва Таня договорила фразу, как мальчик вдруг закричал во всю мочь.

— Ну и голосина! — расхохотался Андрей.— По старым временам быть бы ему

дьяконом!

— Мокрый! — счастливо сверкая черными глазами, прошептала Таня.— Мокрый! Молодец ты мой!

Она проворно развернула конверт, переменила пеленку и вновь укутала сына.

— Ну не реви! Ну успокойся! А-а-а! Ты есть хочешь? Конечно. Сами, скажи, пируете с батькой, а я хоть пропади с голоду! Хоть пропади!

Стыдливо повернувшись к мужу спиной, Таня принялась кормить ребенка. Он

сразу успокоился и громко зачмокал.

После ужина они уложили малыша в люльку, хорошенько утеплили его со всех сторон и сами легли спать.

В наступившей темноте лишь керосинка отбрасывала на пол желтый кружок света. Блики ее пламени тревожно отражались в наглухо обмерзшем окне. Постель была волглой и леденящей, одеяло тонким.

— Как же я буду без тебя, Андрей?

— Война кончится, я вернусь.

— А вдруг не кончится...

— Кончится, я тебе говорю...

Она хотела возразить ему что-то свое, житейское, но он закрыл ей рот поцелуем. Он ласкал ее бережно. А она не хотела этой бережности, как будто чувствовала, что это их последняя ночь.

Когда он уснул, Таня приподнялась на локте и долго всматривалась в родное лицо: чистый лоб, чуточку упрямые, красиво очерченные губы, густые брови, черные ресницы.

Андрей был очень красив. Когда, случалось, Таня говорила ему об этом, он щурил свои сине-серые глаза, смущался, краснея, и говорил: «Чего выдумываешь? Нашла красавца! Что я, девушка?»

«Хоть бы сын вырос на него похожим!» — подумала Таня. Керосинка ударила копотью. Таня встала, поправила фитиль и снова юркнула в теплую постель слушать ровное дыхание мужа.

Она пролежала всю ночь с открытыми глазами, перебирая в памяти все, что было связано с Андреем.