|
Бдить за злом не надо бы, и разоблачать тоже. Потому что от этого страх происходит. Не злом бы нам заниматься, а добром. Кротостью нужно и любовью. От страха же ничего хорошего никогда не будет. - Это ты так про Божий страх рассуждаешь? - грозно вопросил епископ. - Опомнись, Пелагия! - И про него тоже. Бога не бояться, Его любить надо. И надо, чтоб церковь тоже не боялись, а любили. С земной властью же церкви сливаться и вовсе грех. - Чем же это грех? - не столько рассердился, сколько удивился Митрофаний. - Чем Заволжску хуже от того, что Антон Антонович меня слушает? Жаль, не пришлось договорить, потому что в дверь заглянул взволнованный Бердичевский и объявил: - Владыко, всё уже! Присяжные вышли почти сразу. Спасенный виновен единогласно. Бубенцов невиновен - и тоже единогласно. Репортеры и приговора дожидаться не стали. Тут в коридоре толкутся. Вас дожидаются. - Нас? - дрогнул голосом архиерей. - Что ж, изопью чашу горькую, так мне и надо. - Он решительно поднялся, потянул Пелагию за руку. - Выходи первая. Твой час. Только сильно-то не гордись. Помни, что ты Христова невеста. Едва ступив в коридор, Пелагия ослепла от магниевых вспышек и, пройдя два шажочка, потерянно остановилась. Успела только разглядеть множество оживленных мужских лиц, причем большинство были без бород и с подкрученными усами. Крепкие плечи оттеснили монахиню в сторонку. Сюртуки с пиджаками окружили кольцом покаянно ссутулившегося владыку. Один скуластый, некрасивый - сам Царенко, прославленный петербургский публицист - почтительно произнес: . - Владыко, ваша величавая мудрость произвела на публику глубочайшее впечатление. Вы произнесли выдающуюся речь, разоблачив Зло в лице инспектора Бубенцова, пусть неподсудного человеческому суду, но стократно виновного на Суде Божьем. Мелкого же убийцу, преступника заурядного, предоставили разоблачить вашей помощнице, что она исправно и сделала, несомненно следуя вашим указаниям. - Нет-нет, она сама! - с испугом воскликнул Митрофаний. - Это все Пелагия! Столь трогательное проявление скромности было встречено понимающими улыбками, а многие из репортеров сразу же записали слова архиерея в блокноты, усмотрев в них восхитительное смирение и неприятие суеты. - Разумеется, - проницательно улыбнулся и Царенко. - Вы тут совершенно ни при чем. И во всех прежних делах, раскрытых при вашем содействии, заслуга тоже принадлежала вашей сестре Поликсене. - Пелагии, - растерянно поправил владыка, выискивая глазами свою помощницу. Пелагия стояла у раскрытого окна, повернувшись к журналистам спиной. Расстроена? Обижена? Поспешим успокоить читателя. Сестра вовсе не была обижена. Она просто стояла и смотрела в окно, потому что там как раз намечалось - а собственно, уже и началось - происшествие, о котором было упомянуто чуть выше. Площадь, на которую выходили окна окружного суда, в этот предвечерний час почти совсем опустела. У фонаря лениво перебрехивались две дворняжки, через лужу на одной ножке скакал мальчишка в суконной чуйке и смазных сапогах. Но с дальнего конца, где в площадь вливается Малая Купеческая, доносился звонкий цокот копыт по булыжнику, грохот колес, звяканье сбруи. Весь этот шум резво приближался, и вскоре уже можно было рассмотреть взмыленную пару сивопегих лошадок, тащивших за собой рессорную коляску. На облучке, размахивая кнутом, стоял запыленный монах в черной, развевающейся по ветру рясе, но простоволосый, так что его длинные космы совсем растрепались, а потом стало видно, что у странного возницы весь лоб в крови и до невозможности выпученные глаза. |
