На шаг вперед всех подались непреклонные словенские удальцы: эти первыми подняли мечи за обиду своего князя Вадима, не потерпели чужеплеменника рядом с ним на ладожском столе… Этих не сдвинешь ничем, а уворачиваться они непривычны – грудью примут смертный удар и еще призадумаются: упасть или повременить! Всяк из них держал наготове широкое копье и узорчатый меч, какой редко увидишь у простого ратника, оторванного немирьем от пашни или ремесла… А за ними, за крепкими вязовыми щитами, приготовили натянутые луки отчаянные меряне. Вот у кого глаза отточены охотой до светлого блеска, не промахнутся, ловя малую щелочку меж пластинами брони, мелькнувшую открытую шею… Князь бесстрашно выехал к ним без шлема, зная: начнись вдруг стрельба, не пощадят.

    Хорошее войско и храброе безмерно, жаль, числом больно невелико. И видно, что спаялось оно понемногу из всех полков, поднятых Вадимом на великую битву. Стояло даже четверо мореходов из Северных Стран, тех, кого беглый князь кликнул-таки на подмогу, не поскупясь на посулы и серебро… Их, воинов прирожденных, ни в каком сражении из виду не потеряешь. Князь Рюрик с молодых лет знал этот народ: уже начнут победители собирать пленных и стаскивать с убитых врагов оружие и порты, а четыре клепаных шлема с наглазниками еще долго будут выситься посреди поля, и вокруг них схватка отбушует не скоро.

    …Так никого и не высмотрел зоркий князь и, делать нечего, обратился сразу ко всем:

    – Поздорову ли, вой?

    Те отозвались нестройно, и он спросил:

    – А что, люди, может, миром покончим?

    Он чисто говорил по-словенски: речь варяжская словенской близка. А князь, на то он и князь, чтобы всякий слышал, когда говорит. И сперва было тихо, но потом кто-то крикнул с последней удалью презревшего смерть:

    – Не знаем тебя!..

    Дерзкого не остановили: знать, судьбы не обскачешь. Князь выждал еще немного, потом повернул коня, бросил хмуро:

    – Быть сече.

    А быть сече – значит, не миновать поединка. Выйдут двое и первые попотчуют друг друга ратным вином, на мечах или так просто, оголившись по пояс и вооружась только силой собственных рук… Кто примет на себя страшную честь и положит требу Перуну, привлекая к своему вождю бранное счастье, или сам ляжет на опечаленную землю и уж не увидит ни поражения, ни победы?

    Вот шелохнулись склоненные копья Вадимовых людей, выпустили неробкого малого в кожаной, прошитой железными заклепками броне. Вышел, оглянулся, сказал что-то друзьям, те засмеялись. А не избирается на поединок первый, кто вздумает; такие у любого князя в дружине наперечет, возьмешься ломать – сам смотри не сломайся! Простые гридни что камни, поединщики – твердый кремень… Князь Рюрик повернулся в седле, поискал глазами среди своих и позвал:

    – Ратша!

    Ратша вышел на княжеский зов с той ленивой неспешностью, которая человека понимающего неизменно пугает больше всего. И то сказать – у храброго парня разом выбелило скулы, когда увидел, на кого напоролся. Ратша, скиталец приблудный, трех лет еще не провел у Рюрика в дружине и ни с кем вроде особо не ссорился, но славили его – хуже не выдумаешь. Звали в глаза Ратшей Ратшиничем, а за глаза – Ратшей-оборотнем. Кто первый дал ему это прозвание и за что, с собой принес или уже в Ладоге наградили, люди не помнили. Поговаривали, что его мать была некогда отдана для ублажения лютого волка, тревожившего скот. Пусть, рассудили старейшины, зверюшка съедучий отпразднует свадебку, утешится с красавицей женой и перестанет резать коров! Отведенная в лес и привязанная к дереву, пригожая девка как-то спаслась и потом родила сына: были у того сына зеленоватые неласковые глаза и волосы не темные, не светлые – цвета железа, волчьего цвета!

    По-прежнему неспешно вышел он на середину поляны: широкоплечий, перехваченный по тусклой кольчуге серебряным поясом.