Чтобы собраться с мыслями и немного прийти в себя, Громов вернулся к рабочему столу, к стоящим на нем в ряд баночкам и склянкам с пигментом. Времени было в обрез, а ему еще предстояло определиться с цветом. Решение пришло само собой, как это обычно с Громовым и случалось. Черный и красный, черного больше, красного меньше. Этого достаточно. Пестроцветие здесь ни к чему. К тому же это позволит сэкономить время, которого и так в обрез. Громов закатал рукава рубашки, натянул на руки стерильные перчатки, потянулся за банкой с черным пигментом.

– Стас, не забудь вот это. – Хельга по старой своей привычке подошла бесшумно и теперь стояла прямо у Громова за спиной, в руке она держала хрустальный флакон, на дне которого было что-то серое. Громов знал, что это такое, и от знания этого желудок сводило злой судорогой, а руки совершенно независимо от него начинали подрагивать. – Осторожно, мой мальчик, – голос Хельги упал до едва различимого шепота, а рука в черной перчатке, кажется, тоже дрогнула, – это последний.

Громов тяжело вздохнул, решительно забрал у Хельги флакон, высыпал его содержимое в баночку с пигментом, аккуратно взболтал.

– Я готов, – сказал, не оборачиваясь.

– Приступай. – Ноздри пощекотал аромат Хельгиных духов. – Я очень на тебя рассчитываю. Мы все на тебя рассчитываем…

Ей опять было холодно…

Холодно, а еще жестко и неудобно.

– …Эх, такая молодая, а до чего себя довела! – Злой голос прорвался в ее холодный и жесткий мир, а затем последовал весьма ощутимый тычок в бок. – Вставай! Разлеглась тута, понимаешь, голяком! Ни стыда, ни совести! А ну, вставай, а то милицию вызову!

Голос жужжал и жужжал, и тычки сыпались один за другим. Анна застонала и открыла глаза. Над головой ярким оранжевым шаром висел фонарь, с голых ветвей каштана ветер прямо ей в лицо стряхивал холодные капли дождя. Вокруг было темно, стыло и бесприютно.

– Очухалась? – Фонарь и ветви заслонило широкое и круглое, как масленичный блин, лицо: ноздреватая кожа, бородавка на мясистом носу, узкие глазки, обветренные губы. – Я кого спрашиваю, очухалась? – У ее мучителя был замызганный, некогда ярко-оранжевый, а сейчас грязно-бурый жилет поверх фуфайки, шапка-ушанка и плешивая метла. Дворник.

– Очухалась, спасибо.

Анна села, осмотрелась по сторонам. Место она узнала сразу – сквер в трех минутах ходьбы от ее дома.

– Ты ж приличная с виду девка, – дворник плюхнулся рядом, посмотрел на Анну с брезгливостью, – а до чего себя довела?! А ну как не я бы тебя сейчас нашел? А ну как удальцы какие? Думаешь, они бы посмотрели на то, что ты никакенная? Да им такая дуреха за радость! Или уже? – Глаза дворника, и без того узкие, превратились в щелочки.

– Что уже? – переспросила Анна, прислушиваясь к размеренному уханью в голове.

– А то уже! Лежишь тут полуголая, кологоты вон драные. Эх, молодежь, совсем вы себя не бережете… – Дворник тяжело вздохнул, сплюнул себе под ноги.

Полуголая, и колготы драные, а на ногах вместо сапог стоптанные домашние тапки на пять размеров больше. И в голове туман – никаких воспоминаний, точно стер их кто. Ой, мамочки… Анна торопливо одернула юбку, разбитые коленки попыталась прикрыть краем одеяла.

– Ойкает она теперь, – зудел над ухом дворник. – Ночью небось не ойкала. Ну, чего расселась? Иди отсюдова, бесстыдница.