Перепуганный мальчуган вцепился в перила и широко раскрытыми глазами уставился на холодно сверкающее лезвие.

— Неуклюжий болван! — Ломаный французский язык, на котором разговаривал пассажир, выдавал в нем уроженца здешних мест; черные беспокойные глаза надменно сверкали на смуглом лице. Некоторое время он негодующе смотрел на паренька, однако его гнев вскоре поутих, потому что его юному обидчику и в голову не приходило оправдываться или отвечать угрозами на угрозы. Ухмыльнувшись, мужчина выпрямился и сунул нож в потайной карман.

— Впредь будь поосторожнее со своим барахлом, молокосос. По твоей милости я чуть не попал в лапы к костоправу.

Серые глаза прищурились, губы сжались в тонкую побелевшую линию. Здешний говор парень понимал слишком хорошо, и его так и подмывало влепить обидчику оплеуху, но он лишь покрепче ухватился за ручку саквояжа, а потом осторожно оглянулся на идущую следом пару. Человек, который только что угрожал ему, был одет в парчовый сюртук и яркую рубашку из набивной ткани, а вид его спутницы не вызывал никаких сомнений в том, чем она занимается.

Заметив презрительный взгляд мальчишки, женщина поспешно отвернулась.

— Отвесь-ка ему пару затрещин, Джек! — посоветовала она. — Может, хоть это научит оборванца хорошим манерам.

Ее кавалер раздраженно высвободил руку и смерил свою подругу гневным взглядом.

— Я Жак! Жак Дюбонне! Запомни это раз и навсегда! — с жаром воскликнул он. — Когда-нибудь мне будет принадлежать весь город. И никаких затрещин, детка. За нами наблюдают… — Он указал в сторону капитана парохода, равнодушно взиравшего на пассажиров с верхней палубы. — Ни к чему оскорблять наших хозяев-янки, дорогая, они все видят и все помнят. Будь этот бродяга покрепче, я был бы не прочь подраться с ним, но он и так едва стоит на ногах. Забудь о нем.

Паренек долго не двигался с места; глядя вслед уходящей паре, он думал о том, что для него эти двое были хуже любых янки — ведь они предали Юг и все, что он любил.

Причал, растянувшийся вдоль набережной, предназначался для речных пароходов с низкой осадкой: на нескольких ярдах свободного пространства проходили погрузка и разгрузка, затем причал резко поднимался вверх, до уровня главной пристани, куда вели каменные ступени. Пока молодой человек с трудом тащил свою ношу к ближайшей лестнице, мимо него прогрохотала вереница фургонов северян. Повинуясь сержанту, пятеро солдат спешились и направились к пароходу.

Тревожно взглянув в сторону приближавшихся янки, юный владелец саквояжа поспешно опустил голову и зашагал размеренно и неторопливо, в то время как страх, зародившийся где-то у него внутри, все сильнее сжимал его сердце. Похоже, они направляются прямо к нему. Неужели догадались?

Но вот, наконец, первый из солдат взбежал на палубу, и остальные так же проворно поднялись за ним; затем они принялись переносить в фургоны какие-то тяжелые ящики.

«Все это не к добру, — решил паренек. — Лучше бы мне как можно скорее убраться отсюда…»

На верхней кромке причала он увидел огромный штабель бочек и, торопливо обогнув его, направился к пакгаузам. Район пристани был словно испещрен черными шрамами — пострадавшие при пожарах строения, носившие следы недавней починки, служили досадным напоминанием о тысячах тюков хлопка и бочках черной патоки, сожженных жителями Нового Орлеана, пытавшимися помешать незваным гостям завладеть ценным товаром. Больше года прошло с тех пор, как раскинувшийся у реки город сдался флоту Фаррагута, и теперь юный путешественник с тоской размышлял о том, что отныне ему придется жить среди врагов.

Пронзительный смех привлек его внимание к наемному экипажу, в который уже знакомый ему Жак Дюбонне с трудом подсаживал свою грудастую спутницу. Экипаж рывком тронулся с места, и паренек, провожая его взглядом, почувствовал невольную зависть.