– Я «Урал» поведу. Парнишка не скоро оклемается.

Прапорщик тут же предложил свои услуги:

– Может, мне баранку покрутить?

– Еще успеешь. Ты лучше за своими орлами присматривай, – помогая водиле подняться, отрубил капитан…

Когда колонна подходила к перевалу, небо посерело. Погода портилась. С севера пришли тяжелые тучи. Налитые свинцом, они ползли по небосклону, цепляясь за вершины гор. В низинах змеиными клубками скапливался туман. Но в кабине «Урала» причуды погоды большого значения не имели. Машина шла ровно, а за ней мерно рокотал БТР с пехотинцами на броне.

Верещагин успел поближе познакомиться с лопоухим водилой. Он даже проникся симпатией к медленно отходившему от испуга парню. Водила с простым хорошим именем Иван был родом из Серпухова и уже успел прослужить половину определенного Родиной срока. Из родителей у Ивана была только мать.

– Чем матушка занимается? – поддерживая разговор, но не отвлекаясь при этом от дороги, спросил капитан.

– Полы в крутой конторе моет. На праздники от шефа подарки получает. Пару бутылок водки и хавчика немного. Они же, крутые, думают, что уборщице, кроме бухла и еды, ничего не надо, – с нескрываемым презрением к богатым говорил парень. – Я мамке после дембеля духи французские куплю. Настоящие духи, в хрустальном флаконе.

– Батя никогда парфюм не дарил? – глядя в зеркало бокового обзора, спросил капитан. Солдаты на броне казались нахохлившимися птицами, усевшимися на морской утес.

– Батя бухал по-черному. Через это копыта и откинул. Он, кроме водяры, ничего не признавал. Какой там парфюм, если у него трубы по жизни горели, – с ожесточением в голосе откликнулся Иван.

«Совсем еще пацан, а его на войну отправили. И ничего-то он в жизни не видел, кроме пьющего папаши и плачущей матери», – подумал капитан.

– На гражданке учиться пойдешь или как?

– В ментуру подамся. Мозги учебой парить не хочу. На фирму меня не возьмут…

– Это почему же? – не понял капитан.

– Я же с войны вернусь. Гражданские нас отмороженными считают. Кому ужаленные войной нужны? У нас в городе пацан один был. Он еще в первую чеченскую войну под Ножай-Юртом глаз потерял, Кутузовым все обзывали, – словоохотливо строчил отходящий от стресса водила. – Так вот, хозяин фирмы удумал его с зарплатой кидануть. Урезал пару стольников, а когда тот права начал качать, пообещал второй глаз выколоть. Ну, Кутузова и переклинило. Он за гранатой домой сбегал. Шефа в ресторане выщемил, когда тот отбивные с маслинами хавал, и «лимонку» ему на тарелку положил. – Парень зашелся смешком, от которого капитана передернуло. А Иван, захлебываясь, продолжал: – Шалман этот капитально тряхнуло. Туз хоть и скатился под стол, но пачку осколков поймал. Ему в больничке селезенку да еще какой-то ливер отрезали. Короче, наказал Кутузов фирмача.

Верещагин слушал молча, а в конце спросил:

– Ну, а с террористом вашим местным что стало?

Водила безразлично буркнул:

– Ничего хорошего. Ранило Кутузова в живот. Его хирурги подштопали, а суд срок офигетельный вкатил. Чувак и сломался: не захотел на зоне вшей кормить – повесился в камере.

В кабине повисла долгая пауза. Каждый думал о своем. Верещагину стало жалко незнакомого парня, чья жизнь обернулась сплошной нелепицей. Он хотел сказать что-то нравоучительное, предостерегающее Ивана от повторения незавидной судьбы, но не сумел. Ведь он не был священником или психоаналитиком, способным врачевать людские души. Капитан Верещагин был офицером воздушно-десантных войск, умеющим выполнять воинский долг в меру своих сил и понимания.