— Деда Федьку расстреляли…Она поехала с немцами, которые стояли у нее на постое за ним. Простудилась. Фельдшер говорит воспаление легких. Сделать ничего нельзя было, — Анна нарочно говорила короткими рубленными фразами, чтобы ее речь звучала сухо, а не оправдательно.

— К-как?

— Отца похоронили, как положено, Петя…Не волнуйся! — сообщила Аня, вытирая руки об передник, присаживаясь на скамью рядом с севшим на пол и обхватившим голову руками плачущим Петром.

— Акуля…

— Ты надолго? — спросила она.

— Милая…родненькая…дорогая… — он причитал совсем по-бабьи и не стеснялся этого. Боль от потери двух близких людей опустошила его, изгнав все возможные эмоции из головы. — Акулиночка…Дружечка моя…

Петр не мог поднять головы и посмотреть на гроб. Он мог только выть, захлебываясь в собственном ужасе и от его дикого крика ломило уши.

— Дружечка моя!

Приехал хоронить отца. А пришлось хоронить жену…Анна вздохнула и вышла из комнаты, поманив за собой старух-читалок. Негоже им было видеть, как страдает мужик, убиваясь по своей жене, которую любил больше всего на свете.

А потом были похороны и скудные поминки, которые Петр плохо помнил. Его сознание заволокло туманом, и он то ли пытаясь забыться, то ли разогнать этот туман пил большими кружками крепкую самогонку, не чувствуя вкуса. Перед ним сидели три Акулиных сестры и водитель Перховича, пришедший за ним прямо на кладбище.

— Пора… — твердил он ему на ухо, но Петр его не слышал, отмахиваясь от него, как от назойливой мухи. В каждой из сестер и старшей Варваре, и средней Елене и даже в хмурой Анне он видел черты лица жены. Разрез глаз, морщины, черные густые волосы, в которые он любил зарываться всем своим лицом, вдыхая чудесный аромат луговых трав.

— Акуля… — пробормотал он перед тем, как потерять сознание от выпитого спиртного. Перед его лицом стояла живая и здоровая жена и робко, как на той предвоенной фотографии, сделанной в этом проклятом городе.

— Люблю тебя! — проговорили ее тонкие губы, и Петр уснул прямо за столом, провалившись в спасительное забытье, где были только лишь он и она, как тогда у реки, когда он впервые увидел ее — красивую статную девушку, от взгляда которой заныло сердце у мужика, который уже не чаял встретить в этом мире свою любовь.

— Акулина… — прошептал он, счастливо улыбаясь от нахлынувшего воспоминания.

29

«Постскриптум»

Август 1943

— Теть Ань! Теть Ань! — раздался во дворе детский голос. Босая, но уже основательно подросшая Шурочка, медленно и уверенно превращающаяся в красивую статную девушку, вбежала в дом, шлепая босыми пятками по покрашенным половицам.

— Чего тебе, егоза? — строго нахмурилась Анна Герасимова, вытирая мокрые после стирки руки о свой передник. Николай работал в колхозе с весны. Его дома не было, а вот Шурочка оказалась хорошим подспорьем в хозяйстве — шустрая девчонка хваталась за все сразу и помогала, чем могла своей тете, взявшей их с братом на воспитание.

— Там почтальонка пришла! Говорит, письмо мамке пришло…

— Кому? — нахмурилась Анна, выбегая на улицу. Сердце захолонуло от предчувствия беды.

— Здравствуй, Любаша! — поздоровалась Аня, жадно разглядывая потертый военный треугольник с синим штемпелем.

— Письмо вам тут… — потупив глаза, произнесла почтальонка и поспешила уйти прочь, дальше разносить почту.