- Ну, я пошла, - сказала жена, нанося последние косметические штрихи перед зеркалом в прихожей.

- Очень долго уходишь, - съязвил я благожелательно.

- Не терпится поскорее остаться одному? - Она захлопнула пудреницу.

- Не скрываю, - заявил я юмористическим тоном.

- Тогда и я не буду скрывать. Не хотела сегодня... - Она оглянулась на зеркало, будто испрашивая у отражения согласия на дальнейшее слово. - Есть новость, Володя. Я... встретила человека... Врач, вместе работаем... Нам с тобой придется расстаться. Ты должен быть рад, поскольку давно об этом мечтал, семья для тебя - обуза...

Я всматривался в ее лицо, заново открывая его, как чужое, незнакомое, неузнаваемое даже...

Она нервно усмехнулась, блеснув глазами и тут же опустив их, словно стыдясь и сожалея о своем признании, и было непонятно, чего она ждет от меня примирения, уговоров, прощения, упреков или же согласия? Да и сам я не знал, что ответить. В сумбуре мыслей остро, как лезвие сквозь вязкую толщу, прорезалась одна, обнажившая корни происходящего: в жене я видел что-то неизменно и безропотно принадлежащее мне, исключительно мне, и вдруг это "что-то", сознаваемое отстранение, бездумно, нашло в себе самостоятельную силу, взбунтовалось и покарало меня - самодовольного эгоиста.

Я чувствовал, что все еще можно исправить, я пока лишь на рубеже выбора, и надо либо перешагнуть черту, либо остаться за ней. Желалось оставить все по-прежнему, простить, обвинив в случившемся только себя, но сделать это мешала обида - горчайшая, слезная, какой не знал никогда, потому как никогда и никто меня всерьез в общем-то не обижал...

- Тогда... закончена мазурка, - сказал я тихо и ровно. - Собираю манатки. Счастья тебе, дорогая.

Ничего не ответив, ушла.

Некоторое время я смотрел на нее - пересекавшую двор, потом стал одеваться. Задерживаться здесь не имело более смысла.

Шагнул из подъезда в осенний дождичек. Куда податься? К мачехе? Но что меня встретит там, кроме недовольства? Своя жизнь, возможно, ухажеры - бабе еще пятьдесят... И тут я - горемыка сирый. К Козлу? Пожалуй, единственный вариант. И если по логике, то как ни удивительно, а лучший мой друг - он. И посочувствует сердобольно, и утешит, и пригреет на неопределенный срок без каких-либо условий...

А если - Марина? Если позвонить и грязно соврать, что ради нее порвал, бросил все и ничего не прошу, только знай это, как знай и то, что поступил так, ибо не в силах никому лгать, да и с кем я буду счастлив, кроме нее, и кто будет счастлив со мной?

Идея омерзительна по сути, но заманчива дьявольски и будоражит настолько, что, задыхаясь от нетерпения, просто-таки вламываюсь в лунно-мерцающий полумрак красно-белой будки и лихорадочно накручиваю диск.

Гудки, и, пока они звучат - зовуще и длинно, глупость становится осознанной, до вялой тоски очевидной, и мысли только о том, как пойду в гараж, каким путем добираться к Козлу, стоит ли покупать бутылку... Вот дурак! Неужели раньше нельзя было найти какую-нибудь пассию? Хоть скрылся бы временно - с уютом, завтраками и стираным бельем. Нет, задел - пуст, одни. физиологические контакты по пьянке... А может, прямо сейчас к жене, уговорить...

-Алло?

МАРИНА ОСИПОВА

- ...хочу сообщить, что скоро ты будешь отцом семейства.

Сказала, как вызов бросила, и замерла в ожидании угнетенной досады ответа.

Обрадовался. И до того искренне, буйно, что я, дура, успевшая уже оскорбиться заранее и вообще бог весть к какому отпору готовая, разревелась от счастья, уткнувшись в него - сильного, доброго, родного, убаюканная его лаской, великодушием, поцелуями, чувствуя себя и женщиной и ребенком одновременно.

Отвлекает сухой треск телефона.

- Марина?

Голос узнаю сразу и, узнав, стыну в тяжелой, как ртуть, ненависти.

В трубке - глубокий, объемный фон, а значит, муж снял трубку второго телефона и, наверняка заинтересованный началом диалога, имеет желание выслушать его до конца.