– Знаешь, как это называется? Ворона смеется над черной свиньей! Напруди-ка лужу мочи да посмотри на отражение своего «миленького» ротика!

Я пытался объяснить учителю Лю, но он меня не слушал. Вот так хорошего паренька, Большеротого Мо, который всегда относился к Большеротому Лю с симпатией, исключили из школы. Мое ничтожество проявилось вот в чем: несмотря на то что учитель Лю объявил о моем исключении перед всеми преподавателями и учениками, я по-прежнему любил школу и каждый день, неся за спиной прохудившийся ранец, искал возможность проникнуть тайком на ее территорию…

Сначала учитель Лю лично требовал, чтобы я убрался, но я не уходил, и тогда он выволакивал меня за ухо или за волосы, но не успевал даже вернуться к себе в кабинет, как я уже тайком пробирался внутрь. Потом он стал отправлять нескольких высоких крепких ребят прогнать меня, но я все равно не уходил, и тогда они хватали меня за руки и за ноги, выносили за ворота и выкидывали на улицу. Но еще раньше, чем они возвращались в класс и усаживались за парты, я опять оказывался на школьном дворе. Я забивался в угол, изо всех сил съеживался, чтобы не привлекать к себе внимания окружающих, но вызвать у них сочувствие, и торчал во дворе, слушая, как школьники весело болтают и хохочут, глядя, как они бегают вприпрыжку. Но больше всего мне нравилось наблюдать за игрой в настольный теннис, причем увлекался я настолько, что на глаза часто наворачивались слезы, и я кусал кулак… А потом всем уже просто надоело меня прогонять.

В тот осенний день сорок лет назад я тоже жался к стене, глядя, как Жаба Лю, размахивая самодельной ракеткой, размером больше обычной, а по форме напоминающей саперную лопатку, сражается с моей бывшей одноклассницей и соседкой по парте Лу Вэньли. На самом деле Лу Вэньли тоже большеротая, но ей большой рот идет и не кажется таким огромным, как у нас с учителем Лю. Даже тогда, во времена, когда крупный рот не являлся признаком красоты, она считалась почти что самой красивой девочкой в школе. Тем более ее отец работал в совхозе водителем, ездил на советском «ГАЗ-51», скоростном и внушительном. В те годы профессия водителя считалась очень почетной. Как-то раз классный руководитель задал нам написать сочинение на тему «Моя мечта», так половина мальчишек из класса написали, что хотят стать водителями. А Хэ Чжиу, самый рослый и крепкий парень в нашем классе, с прыщами по всему лицу и усиками над верхней губой, который вполне сошел бы за двадцатипятилетнего, написал просто: «У меня нет никаких других желаний. Мечтаю лишь об одном. Хочу быть папой Лу Вэньли».

Учитель Чжан любил на уроке зачитывать лучшие и худшие, на его взгляд, сочинения. Он не называл имен авторов, а просил нас угадать. В те времена в селе поднимали на смех всех, кто говорил на путунхуа, даже школа не была исключением. Учитель Чжан – единственный в школе преподаватель, кто осмелился вести занятия на путунхуа. Он окончил педагогическое училище и едва перешагнул двадцатилетний рубеж. У него было худое вытянутое бледное лицо и волосы на косой пробор, а носил он застиранную синюю габардиновую гимнастерку, на воротнике которой красовались две скрепки, а на рукавах – темно-синие нарукавники. Наверняка он носил и какие-то другие цвета и фасоны, не мог же он ходить круглый год в одной и той же одежде, но в моей памяти его образ неразрывно связан с этим нарядом.