Извини, любезнейший Александр Сергеевич, что я так давно тебе не отвечал: в нынешнее смутное время грустна даже беседа с приятелем. Жандр сначала попался в беду, но его вскоре выпустили; о других общих наших знакомых отложим разговор до свидания; и почему бы ему не быть вскоре? — Стихотворения твои я читал, большая часть мне давно известна; но скажи пожалуй, к какому К-ну ты пишешь нечто о Колосовой? Многие думают, что ко мне, но я в первый раз прочел эти стихи в печатной книге. Ты часто изволишь ставить начальные буквы таинственно: в Невском Альманахе (издатель должен быть слишком добрый человек) после Полевого et compagnie  стоит какой-то К… дальный ваш (чей?) родня; моя совесть чиста, ибо по сию пору я ни в Невском, ни в другом альманахе ничего не печатал, но злые люди!.. Однако чорт с ними, я хочу поговорить с тобою о человеке очень хорошем, умном, образованном и мне коротко знакомом; назвать до времени не могу. Он намерен в начале будущего года выдать также альманах, разумеется не такой, как нынешние; я для него решаюсь нарушить мой зарок и написать что-нибудь порядочное, время есть; сверьх того я вызвался выпросить стихов у тебя, и надеюсь, что ты не введешь меня в лгуны; более: я прошу у тебя таких стихов, которыми бы ты сам был доволен, вещи дельной. Будь умница и не откажи. Готовое теперь ты вероятно еще прежде издашь, но это всё равно, будет другое, и в твои лета и с твоим дарованием всё должно итти чем далее, тем лучше. Слышал я о второй части Онегина, о трагедии: Годунов, любопытен чрезвычайно всё это видеть, но ты решительно не хочешь мне ничего показать ни прислать. Бог тебе судия, а я, как истый христианин, прощаю, с уговором только: чтобы ты непременно, без отговорок и вполне удовлетворил мою вышеписанную покорнейшую просьбу; за человека могу я ручаться, как за себя, следственно и за достоинство предполагаемого издания уже вперед несколько отвечаю; но без тебя, баловень муз и публики, и праздник не в праздник. Это мне опять напоминает твое отсутствие: постарайся, чтобы оно кончилось. Самому тебе не желать возврата в Петербург странно! Где же лучше? Запретить тебе на отрез, кажется, нет довольно сильных причин. Если б я был на месте Жуковского, я бы давно хлопотал, как бы тебя возвратить тем, кто тебя душевно любит; правда, я бы тогда хлопотал для себя. Прощай, милый, будь здоров и покуда хоть пиши. Мое почтение царю Борису Федоровичу, любезного проказника Евгения прошу быть моим стряпчим и ходатаем у его своенравного приятеля. Прощай. Весь твой

Павел Катенин.

Февр. 3. 1826. С. Петерб.

Насилу ты мне написал и то без толку, душа моя. Вообрази, что я в глуши ровно ничего не знаю, переписка моя отвсюду прекратилась, а ты пишешь мне, как будто вчера мы целый день были вместе и наговорились до сыта. Конечно я ни в чем не замешан, и если правительству досуг подумать обо мне, то оно в том легко удостоверится. Но просить мне как-то совестно особенно ныне; образ мыслей моих известен. Гонимый 6 лет сряду, замаранный по службе выключкою, сосланный в глухую деревню за две строчки перехваченного письма, я конечно не мог доброжелательствовать покойному царю, хотя и отдавал полную справедливость истинным его достоинствам — но никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции — напротив. Класс писателей, как заметил Alfieri , более склонен к умозрению, нежели к деятельности, и если 14 декабря доказало у нас иное, то на то есть особая причина. Как бы то ни было, я желал бы вполне и искренно помириться с правительством, и конечно это ни от кого, кроме его, не зависит. В этом желании [конечно] более благоразумия, нежели гордости с моей стороны.

С нетерпением ожидаю решения участи несчастных и обнародование заговора. Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя.