|
– Послушай, что мы сделаем. Допроси сначала ты, в конце концов так принято. Но только сам, а не патрульный милиционер, две недели назад живший с папой и мамой в предместьях Седлец. Говори спокойно и непринужденно, обращайся с каждым как со свидетелем. Спроси, когда они в последний раз видели Теляка, когда с ним познакомились, что делали ночью. Не спрашивай, что их объединяет и о ходе лечения, пусть почувствуют себя в безопасности. А у меня так будет повод вызвать их еще пару раз.
– Ну ты голова, – удивился Олег. – Хочешь с ними поиграть, чтобы подготовить почву. Составлять протоколы, писать разборчиво, дать прочитать… – Выбери себе какую-нибудь стажерку, пусть пишет протоколы круглыми буквами. Встретимся утром на Волчьей, обменяемся впечатлениями, поговорим и решим, что делать дальше. Правда, мне нужно быть на объявлении приговора по делу Пещоха, но я попрошу Эву сходить вместо меня. – Поставишь кофе. – Смилуйся. Я государственный служащий, а не гаишник. Моя жена – тоже государственная служащая. Мы пьем растворимый кофе на работе и никому не ставим. Олег вытащил сигарету. Шацкий еле удержался, чтобы не последовать его примеру: не хотел, чтобы на конец дня оставалась всего одна, последняя сигарета. – Поставишь кофе, не о чем говорить. – Ты паршивый русский. – Я знаю, мне все так говорят. Так как, в «Горячке» в девять? – Ненавижу этот притон «мусоров». – В «Браме»? Шацкий кивнул. Олег проводил его к машине. – Боюсь, трудно нам будет, – произнес полицейский. – Если убийца не совершил ни одной ошибки, а остальные ничего не видели, – могила. Шацкий не сдержал улыбку. – Ошибки бывают всегда, – заключил он.
5 Он не помнил, когда его так баловала погода в Татрах. С вершины Копы Кондрацкой открывался прекрасный вид на все четыре стороны, только вдали над словацкой частью Высоких Татр виднелись маленькие тучки. С тех пор как ранним утром он припарковался в Кирах и после короткой прогулки через Кощелиско стал взбираться на Червоне Верхи, ему все время сопутствовало солнце. С середины дороги, когда тропинка круто пошла вверх, низкий косой кустарник уже не давал шансов на тень, а поблизости не было ни ручейка, так что горная прогулка превратилась в марш по раскаленной сковородке. Ему припомнились рассказы об американских солдатах во Вьетнаме, у которых, говорят, во время дневного патрулирования мозговая жидкость закипала под раскаленными солнцем касками. Он всегда считал это ерундой, но теперь испытывал нечто подобное, хотя его голову защищала не каска, а бежевая шапочка, привезенная на память из австралийского путешествия много лет назад. Когда он приблизился к гребню, перед глазами пошли черные точки, а ноги сделались ватными. Ему оставалось лишь проклинать себя – семидесятилетнего идиота, которому кажется, что все можно делать, как прежде: пить, любить, ходить по горам… На гребне он упал без сил на землю, позволив ветерку охладить тело, и стал вслушиваться в бешеный ритм сердца. Ничего не поделаешь, подумал он, видимо, придется спускаться в Темняк, а не на Маршалковскую. Когда сердце успокоилось, он подумал, что лучше было бы закончить жизнь в Малолончнике, – это приятнее, нежели проклятый Темняк. Не хватало еще, чтобы после его смерти о нем рассказывали анекдоты. Поэтому он потащился в Малолончник, попил там кофе из термоса, стараясь не думать о мышце номер один, и с разгона добрался до Копы. Странное дело, похоже, слабое сердчишко вкупе со старческой дуростью на сей раз его не прикончит. Он налил очередную чашку кофе, вытащил завернутый в фольгу бутерброд и стал наблюдать за тридцатилетними толстопузиками, которые взбирались на несчастную Копу с таким усилием, будто это был семитысячник. |
