В другой раз миссис Таттава стояла на средней ступеньке лестницы, когда я проходила мимо. Я поздоровалась, и она восхищенно воскликнула:

— Вы только представьте себе, как их много!

— Много чего? — осторожно спросила я.

— Шагов! — улыбнулась она. — Один за другим, один за другим. Ах, какой танец! Ах, какой долгий прекрасный танец!

После нескольких подобных случаев я напрямик спросила миссис Наннатулу, нет ли у миссис Таттавы проблем с памятью. Миссис Наннатула, рубившая на доске зелень для тунум поа, засмеялась и сказала:

— О, просто она не совсем здесь. Но никакого склероза у нее нет!

Я пробормотала нечто невразумительное, типа «как жаль!», и моя хозяйка посмотрела на меня с легким недоумением, однако с улыбкой продолжила свою мысль:

— Она говорит, что мы с ней подходим друг другу, точно супруги в браке! Я обожаю с ней разговаривать. Это большая честь — иметь в доме такую аббу, а вам так не кажется? Нет, мне действительно очень повезло!

Что такое «абба», я знала: это был вечнозеленый кустарник, терпкие ягоды которого были немного похожи на ягоды можжевельника, и мы использовали их для приготовления некоторых кушаний. На заднем дворе у миссис Наннатулы рос куст аббы, а на полке в кухне стоял небольшой кувшинчик с сушеными ягодами. Но больше никакой аббы я вроде бы в доме не замечала.

Некоторое время я размышляла насчет той «святыни хали», о которой упомянула миссис Таттава. Я не видела ни одного святилища во всем мире Хеннебет, за исключением крошечной ниши в гостиной, где миссис Наннатула всегда держала маленький букетик цветов, или пучок тростника, или — вы только подумайте! — несколько веточек пресловутой аббы. Когда я спросила, есть ли у этой ниши название, она сказала: да, «тыотив».

Набравшись смелости, я спросила у миссис Таттавы:

— А где находится «хали тыотив»?

Некоторое время она молчала, потом наконец, глядя куда-то вдаль, промолвила:

— О, в наши дни это очень, очень далеко… — Потом взгляд ее прояснился, она повернулась ко мне и спросила: — А вы там бывали?

— Нет.

— Трудно быть в этом уверенной, — заметила она. — Вы знаете, я теперь никогда не говорю, что я где-то точно не была, потому что очень часто оказывается, что как раз там я и нахожусь — или находилась, так, пожалуй, было бы точнее, не правда ли? Вы знаете, там очень красиво, но это так далеко!.. А теперь это оказалось прямо здесь, совсем близко! — Она посмотрела на меня с такой искренней радостью, что и я не могла сдержать улыбку и тоже почему-то почувствовала себя счастливой, хоть и не поняла ни слова из того, что она имела в виду.

И тут-то я и начала действительно замечать, что люди вокруг — и в «моем» доме, и во всем мире Хеннебет — гораздо меньше похожи на меня, чем мне это казалось. Это было связано с темпераментом, с типом характера. Они были очень умеренные во всем, как бывает умеренным климат. И отлично владели собой, никогда не раздражались по пустякам, всегда пребывая в хорошем настроении. И это была не некая воспитанная добродетель, не этическая победа над собой; нет, хеннебет просто были очень доброжелательными и спокойными людьми. И весьма отличными от меня.

Мистер Баттанеле всегда рассуждал о политике с удовольствием, даже со смаком, энергично, явно заинтересованный той или иной проблемой, но мне казалось, что в этих рассуждениях все же чего-то не хватает, какой-то составляющей, которую я привыкла считать весьма существенной для бесед о политике. Мистер Баттанеле не растекался мыслью по древу, как это делают люди не слишком умные и умелые, пытаясь адаптировать свои мысли к восприятию собеседника, но никогда, похоже, и не защищал какую-то лично свою точку зрения.