Многое зависело от того — сумеют или не сумеют сплавщики поднять лес искусственным паводком.

Они его подняли!

Лес затрещал и двинулся в потемках. Дрогнула ночь. Зашумела еще сильнее и злее прорвавшаяся река, рявкнул сбросивший со своей спины тяжкий груз порог Ревун. Дрожали горы, и беспрерывно сыпался в воду камешник. Жутко закричал вспугнутый канюк и слепо ринулся в темноту.

«Бум! Бум! Бум!» — набатом доносились из ночи удары бревен об утесы.

Лес прорвался, лес пошел!

— Ай да мы, спасибо нам! — орал Дерикруп.

— Одолели! — будто свалив гору с плеч, выдохнул Сковородник.

— Сила силу ломит! Помогла Пресвятая! — радовался Исусик.

— Вот ради чего я живу! — ликовал дядя Роман.

Дяде Роману стали подпевать, подсвистывать. Он неожиданно выхватил из темноты счастливо рассыпавшегося в смехе Ильку, потащил его к костру, и они пустились вместе в пляс.

— Ну, связался черт с младенцем! — рассмеялся Трифон Летяга и с фонарем помчался к затору.

Мужики увязались было за ним, но он строго приказал всем отдыхать.

Бригадира не было всю ночь. Он пришел под утро и произнес коротко:

— Все, хлопцы, спать!

Трифон Летяга с трудом добрался до нар, не раздеваясь, упал и тут же уснул.

Илька проснулся раньше всех. Он вышел из барака и посмотрел на реку. Она снова обмелела и трепыхалась на оголившихся камнях. Но какая же она сделалась мелкая, раздражительно суетливая! Наподобие льдин, оставшихся после ледохода, по берегу еще белели кучки бревен. Но это уже были остатки. Весь основной затор подняло и далеко унесло вниз.

Днем сплавщики делали зачистку у последнего поворота Ознобихиыского перевала, и снова над рекой понесся надорванный, дрожащий, но неунывающий голос дяди Романа:

Бригада подхватывала:

Опять голос дяди Романа:

И все разом:

И дальше в эту бесконечную, сочиняемую на ходу песню вплетались такие ядреные слова и скоромные шутки, что хоть стой, хоть падай. Черные, острокрылые стрижи высыпали из своих норок, тучей мошек носились кругами и возмущенно взвизгивали.

А казенка плыла вперед и вперед, оставляя за собой перевалы, пороги, шивера. Плот обгоняли бревна, исклеванные баграми сплавщиков.

Прощайте, добрые люди!

Много верст прошли сплавщики, много мысов обогнули, а вдали, то призрачно синея, то проступая сквозь завесь дождя или четко вырисовываясь на закате, все еще видна темная гряда.

Там, за этой темной грядой, за горбатыми горами осталось Илькино, пока еще маленькое, прошлое. Впереди была какая-то другая жизнь. Он представлял ее себе просто. Будет жить у бабушки и у дедушки, будет учиться в школе, играть с ребятами — вот и все.

Но люди в артели были уже умудрены временем, они уже умели заглядывать в будущее, пытались хотя бы на ощупь определить нужную Ильке дорогу и подтолкнуть его на нее. Они-то, понимали, что бабушка и дедушка на земле недолговечные жильцы.

Трифон Летяга как-то спросил у Ильки, кем он собирается быть, — когда вырастет.

Мальчишка, не задумываясь, ответил:

— Рабочим.

Бригадир посмотрел мимо Ильки на лесистые горы, уже подернутые желтизной, и после долгого раздумья с расстановкой заговорил:

— Рабочим быть — тоже дело мудреное, силенка требуется, да и характер потверже. Рабочим земля держится. — Трифон докурил папироску, бросил ее в воду и, проводив глазами окурок, продолжал: — Но ты видел, чем мы работаем? Теми же самыми баграми, какими еще при царе Горохе вояк с коней стаскивали. А ведь на нашей земле ба-альшие дела, и баграми да топорами их несподручно ворочать.