Она, вероятно, не заМедлила бы привести свою мысль в исполнение сейчас же, но этому помешало то, что путь к отступлению был отрезан: сейчас после обеда на крыльце устроился сибирский вист с винтом, сопровождавшийся обильным возлиянием. Очевидно, все было в заговоре против нее, и она металась по своей комнате, как зверь в клетке.

— Чего вы так беспокоитесь? — старалась успокоить Настенька свою учительницу. — Велика беда, поиграют, напьются и разойдутся…

— Но ведь это заговор против меня! Понимаешь: против меня… они все запляшут под дудку этого Хомутова!.. Это какие-то куклы… Чтобы я после этого осталась здесь?!. Никогда!..

— Куда же вы думаете уехать? — нерешительно спрашивала Настенька.

— А ты поедешь со мной?

— Да…

— Там увидим куда… Свет не клином сошелся, моя крошка. Давно бы следовало уехать, да все проклятая лень заедала: с насиженного места не хотелось трогаться. Э!.. Все это вздор… Мы еще с тобой поживем…

Настенька тихо засмеялась.

— Ты над чем это смеешься? — обидчиво спрашивала Ираида Филатьевна.

Девушка молча кивнула головой по направлению дверей, откуда доносился смешанный гул голосов.

Игра продолжалась до самого вечера, а когда все стихло, Ираида Филатьевна осторожно выглянула в слегка приотворенную дверь. На крыльце никого не было, и только показавшийся молодой месяц матовыми серебряными полосами играл по зеленой траве. Ираида Филатьевна вышла на крыльцо и в ужасе отступила назад: на ступеньках лестницы, где она недавно разговаривала с Шипицыным, теперь сидел сам Хомутов и смотрел на нее остановившимся, бессмысленным взглядом совсем пьяного человека.

— П-послу-ушай… — замычал Хомутов, делая напрасное усилие подняться на ноги. — Все гор-рит в нутре… воды испить… смерть мюя пришла…

Эта бессвязная речь разогнала весь страх Ираиды Филатьевны, и она, не давая себе отчета в своем поступке, побежала в комнату за графином воды и нашатырным) спиртом. Вся проза вытрезвления была ей известна досконально. Чтобы сразу привести в чувство Хомутова, Ираида Филатьевна в стакан с водой пустила несколько капель нашатырного спирта. Это лошадиное лекарство для этого колосса было детской игрушкой.

— Спасибо, барынька… — проговорил потом Хомутов, когда выпил два графина самюй холодной воды.

— Натирайте виски вот этим спиртом…

— Нет, не надо… Ты мне чего-то подсунула, барынька? Сразу весь хмель вышибло… А все это твой Пажон, старый петух: пристал с шартрезом, что не выпить мне одному бутылки. Ну, и выпил… Перехитрил, французский петух!.. Совсем было ослабел… да… ослабел. Отродясь не бывало этакого страму…

— А вы сегодня не ездите домой.

— Нет, не поеду… Я еще с тобой буду говорить.

— Послушайте… вы забываетесь!..

— Нет, ты теперь меня послушай, барынька… Ты меня послушай!.. Да ты меня не бойся… Скажи сейчас: «Хомутов, алемарш в воду!» Только пузырьки пойдут… Ей-богу!.. Да… Э-эх, барынька, барынька!.. Разговор-то у меня мужицкий, ну да не в этом дело… А ведь я тебя полюбил, вот те Христос. Как ты меня тогда отругала… помнишь, в моей конторе? Ну, я тебя и полюбил…

— Вам, право, теперь спать пора, а в любви мне успеете объясниться завтра, — уговаривала Ираида Филатьевна.

— Нет, ты слушай… И обругать человека не мудрено, — продолжал Хомутов в каком-то раздумье, — вон Шипицын даже искусал меня тогда… Не в этом дело!.