Серафима вышла следом за мужем. Его уже не было, на полу валялась злополучная телеграмма. Она подняла её, прочла. Рука безвольно опустилась вдоль тела. Свет вокруг перестал струиться и потух.

Возвращения Лавра Серафима ожидала без особого страха. О покойной золовке она старалась не думать, дабы не гневить Бога. Её смерть была ужасной, и Серафима старалась не думать о том, что каждый получает свое воздаяние. Но ей все казалось, что это Господь наказал злую женщину за её, Серафимы страдания.

Когда племянник мужа снова переступил порог их дома, Серафима сразу же поняла, что это уже другой человек, а вовсе не робкий зависимый ребенок.

– Лавр, голубчик! – она хотела обнять его и пожалеть.

Но он мягко отстранился и изобразил странное подобие улыбки. При этом он изогнулся, точно фигляр, и едва прикоснулся к её руке холодными губами.

– Здравствуйте, дорогая тетушка!

Его поза, тон показались Серафиме неуместными, нелепыми, даже вызывающими. Она с недоумением посмотрела на мужа, но тот только пожал плечами, что, мол, ты хочешь от мальчика, на глазах у которого сгорели его родители!

Домашний обед прошел в непривычном напряженном молчании. Ведь не будешь же спрашивать Лавра о том, как он провел каникулы! Однако Серафима с нарастающим беспокойством заметила, что племянник на глазах становится все более развязным. Он словно перестал бояться, что его изгонят из этого дома, перестал трепетать перед своими благодетелями. Исчезли робость и застенчивость, движения стали резкими, взор дерзким. Весь его вид говорил теперь: «Я заплатил страшную цену за право жить, как хочу! И вы, вы виноваты в моем несчастье. Я ничем вам не обязан за ваше благодеяние, вы обязаны меня облагодетельствовать и скрасить мое сиротство!» Муж все мрачнел и после обеда заперся у себя в кабинете. Лавр отчего-то вдруг засвистел какую-то песенку, чем поверг хозяйку дома в оторопь, и поскакал в свою комнату.

Серафима поспешила к ненаглядному Пете. Розовощекий Петя, кудрявый, полный, ручки-ножки в трогательных складочках, точно перевязанные ниточкой, с огромными блестящими глазами весело возился в детской под присмотром няни и Луши. Серафима поняла, что в данный миг только он её спасение.

К вечеру муж не вышел из кабинета и лишь приказал подать ему чаю с лимоном. Серафима не находила себе места. Только что построенный хрупкий храм их семейного счастья начал рушиться на глазах. Она дождалась, пока горничная пройдет мимо с пустым стаканом в серебряном подстаканнике и робко поскреблась в дверь.

– Это я, Викентий, откройте! – она по-прежнему звала мужа на «вы».

– Что? Зачем? – последовал резкий неприязненный ответ. – После, после! Оставь меня, ступай спать!

И снова, как раньше, ноги подкосились, сердце бешено забилось в испуге, ладони похолодели. Серафима едва отошла от двери и, держась за перила, стала медленно спускаться вниз. Все то, что только-только родилось между ними, умерло в одночасье.

Что летит быстрее всего? Один скажет – сокол гонится за добычей, другой – лихач несется по Невскому, третий вспомнит паровоз, что мчится по Николаевской железной дороге. А мудрый человек заметит, что быстрее всего летят годы. Вот и Серафима Львовна не заметила, как ненаглядный Петечка из славного карапуза превратился в долговязого подростка, а затем в юношу. Стройного, гибкого, любезного, улыбчивого и прекрасного, как его мать. Его темные волосы вились упругими кудрями, огромные выразительные глаза смотрели ласково и с приязнью на любого человека. Красота его матери и её доброжелательность влились в его душу полной рекой и сделали его милейшим и приятнейшим из юношей.