— Пока рано. Здесь, на твоем столе, лучшая вода во всей Азии. — Когда царя навещал Медий, я не отходил ни на шаг из страха, что этот дурак принесет ему вино.

— Да, вода чудесная. — Александр осушил чашу; он всего лишь поддразнивал меня.

Когда его охватывало игривое настроение, я уже знал: у него жар. Но этим вечером лихорадка трясла его меньше обычного. Я возобновил свои мысленные клятвы, обещая отдать богам все, что у меня есть, в обмен на его выздоровление. Когда Александр выступил против скифов, знамения были скверными, но принесли лишь тяжкую болезнь. Я спал, вновь охваченный надеждой.

Разбудил меня голос Александра. Было все еще темно — часы ночной стражи.

— Почему ты не растолкал меня? Мы потратили половину ночи. Что ты наделал! Раньше полудня мы не дойдем до воды. Почему никто не разбудил меня?

— Аль Скандир, — взмолился я, — это был сон. Мы вовсе не в пустыне.

— Выставь охрану у лошадей. Про мулов забудь. С Буцефалом все в порядке?

Глаза Александра смотрели прямо сквозь меня. Я обмакнул губку в теплую воду реки и протер ему лицо.

— Посмотри, это я, Багоас. Так лучше? Царь оттолкнул мою руку со словами:

— Вода? Ты с ума сошел? Воинам нечего пить! Он бредил в жару в то время, когда обычно ему становилось легче. Я потянулся к чаше на краю стола.

Она была полна лишь наполовину, и даже в темноте я увидел, что жидкость не прозрачна. Вино. Кто-то был здесь, пока я спал.

Едва владея своим голосом, я тихо спросил:

— Аль Скандир! Кто принес вино?

— У Менедаса есть вода? Ему надо дать первому, у него лихорадка.

— У нас у всех есть вода, правда-правда. — Я выплеснул чашу и, ополоснув ее, налил туда воды из большого кувшина.

Александр жадно выпил ее.

— Скажи, кто дал тебе вина?

— Иоллий.

Что могло это значить? Так звали царского виночерпия. В бреду Александр мог только это и подразумевать. Но с другой стороны, Иоллий приходился братом Кассандру.

Я отошел, чтобы спросить у ночного стража-раба, и нашел того спящим. Я никого из них не просил служить и днем, и ночью, как делал это сам. Потому я оставил его там, где он был: предупрежденный заранее, он мог избегнуть кары.

Александр неспокойно дремал, ворочаясь до самого утра. Лихорадка не отпустила его, как было всегда в это время. Когда царя отнесли к алтарю и вложили ему в руку чашу для возлияния, она так тряслась, что половина пролилась прежде, чем он сумел опрокинуть ее над алтарем. Эта перемена произошла после того, как Александр глотнул вина. Клянусь, он уже поправлялся, когда это произошло.

Уснувший раб ничем не смог ответить на мои гневные вопросы; должно быть, он проспал всю ночь.

Царский двор последовал моему приказу, и раб получил порку освинцованной плетью. Стражники, стоявшие той ночью на часах, тоже ничего не знали; допрашивать их было не в моей власти. Охранять бассейн куда сложнее, чем опочивальню: кто-то мог забраться сюда со стороны реки.

Тот день был мучительно жарким. Александр попросил отнести его к фонтану в саду, в тень дерев. Только там можно было поймать хотя бы слабое дуновение ветерка. Я заранее набил летний домик всем, что могло ему понадобиться. Укладывая царя на ложе, я расслышал новый хрип в его дыхании.

— Багоас, ты не поможешь мне чуть-чуть приподняться? Что-то свербит меня здесь, — Александр прижал руку к боку.

Он был обнажен, если не считать тонкого покрывала. Ладонь его закрыла рану от маллийской стрелы, и, кажется, именно тогда я понял все.

Найдя несколько подушек, я уложил Александра повыше. Отчаяние было бы предательством, пока он продолжал сражаться. Он не должен заметить его в моем голосе, в нежности моих рук…

— Не стоило мне пить вина.