— Я очень рад, Том, что мы теперь понимаем друг друга. Я решился вести себя, как должно капитану, а ты во всем мне противоречишь.

— Нет, нет, я не говорю этого, — я только сказал, что не позволю шутить и смеяться над собою.

— Том, я никогда не намерен ни шутить, ни насмехаться над тобою. Мы могли делать это мичманами, но в настоящем нашем положении это совершенно неуместно. Читай это.

Я подал ему приказ о назначении моем командиром брига. Том выпучил глаза и не мог вымолвить ни слова.

— Ты — командиром «Трезубца»! Ты — капитаном! Но я более тебя был в море!

— Я знаю это, Том, но хотя ты долее меня был на службе, но менее нес службы, чем я. Во всяком случае, теперь я твой капитан и надеюсь, что мы останемся по-прежнему друзьями. Не правда ли?

Дотт был сконфужен; он не сказал ни слова, но не спускал глаз с приказа, который держал в руках. Я не знал, что наш разговор зайдет так далеко; я хотел только позабавиться над ним и, наконец, удивить его. Дотт начал оправдываться; я протянул ему руку, и мы расстались друзьями.

Я написал Кроссу о назначении его на «Трезубец». Через два месяца я совсем готов был к походу и с нетерпением ожидал приказания выйти в море; адмирал заметил мое нетерпение, но не отпускал меня, потому что в гавани не было другого судна, кроме моего брига. В это время случилось происшествие, которое может показать читателям, что страсть моя к проказам не совсем еще исчезла.

Я жил в отеле, который содержала мулатка, по имени Христобелла. Она была женщина высокого роста с важною и медленною походкою и требовала столько же внимания от своих постояльцев, как какая-нибудь леди от своих гостей; так что для того, чтобы долго или постоянно жить в ее отеле, необходимо было не только платить огромную цену, но и говорить такие же комплименты. Она была очень богата, имела многих невольников и содержала отель ни от кого независимо. Казалось, она делала это единственно для того, чтобы занять чем-нибудь себя и своих невольниц, чувствуя, что, отказавшись от своего звания, она принуждена будет отказаться от всех его выгод. Почти обыкновенно случалось, что если постояльцы были с нею учтивы и по приезде привозили ей какие-нибудь безделки, то она не требовала большой исправности в платеже и даже для некоторых всегда был открыт ее кошелек.

Жили здесь так, как обыкновенно живут в трактире. Завтрак готов был в большой зале к десяти часам и стоял до прихода всех постояльцев. Обед всегда был в пять часов, и за ним всегда хозяйничала Христобелла. Она принимала у себя статских, армейских и флотских офицеров до мичманов; но низшие их офицеры и капитаны купеческих судов не принимались. Вообще, это был прекрасное заведение, где комнаты содержались в чистоте, и не было недостатка в хорошей прислуге. Принимая в рассуждение дороговизну съестных припасов на острове, нельзя было считать цены слишком дорогими, хотя вина и прочее всегда составляли к концу месяца порядочной счет.

Такие исключения делали отель синьоры Христобеллы совершенно модным, и действительно, он был лучшим в городе. В это время, кроме меня, постояльцами были лейтенанты Дотт и Максвел, оба назначенные на мой бриг, трое или четверо молодых людей, приехавших по торговым делам из Нью-Йорка, трое мичманов, которые остались здесь по болезни, и по жизни, которую вели, обещали снова попасть в госпиталь, и два или три фермера с других островов. Мы с фермерами жили тихо, но молодые негоцианты шумели, пили и курили с утра до ночи. Мичманы также буянили, а новопожалованные лейтенанты были так несносны и прихотливы и позволяли себе так много, что мамми Христобелла, как называли ее негры, была вне себя от негодования и говорила, что такого беспорядка никогда еще не было в ее доме.

Она жаловалась мне, и я старался унять их, но без успеха; я не имел никакой власти над негоциантами, а три мичмана не принадлежали к моему бригу.