— Вальтер Пуддок, пожалуйте сюда.

Вальтер Пуддок подошел; видно было, что он считал себя погибшим.

— Вальтер Пуддок, я сейчас говорил мистеру Кину, что ты лучший ученик в латинском классе. Ну, не делай меня лжецом, поддержи меня, или, клянусь кровью О’Таллагеров, я буду сечь тебя, пока ты сделаешься тонок как лист. Как называется по-латыни треугольная шляпа, которую римские джентльмены носили со своими тогами?

Вальтер Пуддок думал несколько минут, и потом, не говоря ни слова, спустил штаны.

— Видишь виновного; он знает, что с ним будет. Стыдно, Вальтер Пуддок, так осрамить своего учителя в заставить его солгать мистеру Кину. Где Филь Муни? Поди сюда и держи Вальтера Пуддока; в тебя я не могу вбить ума, но с твоею помощью вбиваю его в других.

Вальтер Пуддок, очутясь на спине Филя Муни, получил дюжину добрых ударов. Он вынес их терпеливо, хотя слезы текли по его щекам.

— Вот, Вальтер Пуддок, я говорил, что это может дурно кончиться: возьми свою книгу, негодный, и старайся лучше оправдать образование, которое ты здесь получил.

Мистер О’Таллагер отложил розги в сторону и продолжал.

— Ну, мистер Кин, я показал тебе три пути к науке, и также три средства, чтобы заставить детей учиться. Если ты не будешь скоро идти по трем первым, то за тобою будут следовать очень скоро три последние. Да еще помни, негодный, чтобы завтра было более горчицы в сандвичах, или это может дурно кончиться. Теперь ты знаешь всю теорию, мистер Кин, и с завтрашнего дня я начну практику.

Во весь этот день достойный педагог не говорил мне более ни слова. В пять часов классы кончились, и я поспешил домой, вспоминая все, что происходило в школе.

Бабушка и матушка очень любопытствовали знать, что со мною было; первая надеялась, что меня высекли, вторая, что нет; но я не хотел отвечать им. Я принял гордый и равнодушный вид, потому что был сердит на матушку и ненавидел бабушку. Одна только тетушка Милли не напрасно меня расспрашивала. Когда мы остались одни, я рассказал ей все, что случилось; она просила меня не сердиться и сказала, что будет стараться, чтобы со мною не обходились так дурно.

Я отвечал, что если со мною будут дурно обходиться, то я непременно отомщу за себя. Потом я пошел в казармы к капитану Бриджмену и все рассказал ему. Он советовал мне смеяться над линейкою, ферулою и розгами, показал необходимость ходить в школу и учиться читать и писать, но в то же время осуждал поведение мистера О’Таллагера и велел мне противиться его несправедливости и жестокости, обещая помогать мне, если я буду прилежно учиться.

Ободренный покровительством и советами двух друзей моих, я решил учиться как можно лучше, но не переносить никаких обид от своего учителя. Я хотел за всякое наказание сыграть с мистером О’Таллагером какую-нибудь штуку и с таким похвальным намерением заснул крепким сном.

Я столько же сердит был на матушку и бабушку за то, что они отдали меня в такое место, сколько и на мистера О’Таллагера. Вместо того, чтобы идти и поздороваться с матушкою, я не обращал внимания ни на нее, ни на бабушку, к обиде первой и удивлению последней, которая спросила: «Что у тебя за манеры сегодня? Отчего ты не пожелаешь мне доброго утра?"

— Оттого, бабушка, что я еще недостаточно пробыл в школе, чтобы выучиться манерам.

— Поди и поцелуй меня перед уходом, — сказала матушка.

— Нет; вы отдали меня в школу, чтобы меня там били, и я никогда более не буду целовать вас.

— Негодный мальчик! — вскричала бабушка. — Какое у тебя злое сердце!

— У него не злое сердце, — сказала тетушка Мил ли. — Напрасно сестра сначала не узнала, в какую школу отдала его.

— Я сама знаю, — отвечала бабушка, — там он не смеет шалить.