Харкор гадко осклабился и повернулся к собрату по Трезубцу.

— Эй, Голг! Кажется, наш первый капитан еще не понял, что за войну мы тут ведем!

Первый капитан оставил подколку без ответа.

— У них сильная позиция. Им нет нужды сдаваться.

— Им не победить, — бросил Харкор.

— Они заставят нас кровью заплатить за победу. Они это знают, мы это знаем.

— Это ничего не изменит.

Взгляд Форрикса скользил вдоль длинного и смертельно опасного хребта, походившего на спину огромного ящера. По бокам шла череда округлых выступов, разделенных почти отвесными скатами. В этих местах гребень достигал нескольких сотен метров в ширину, но чем ближе к краю, тем более ненадежными становились камни, грозя в любой момент сорваться в пропасть.

В середине гребень сужался буквально до дюжины метров. По всей его длине пролегала узкая дорога. В древние времена она расходилась на множество троп, которыми погонщики выводили скот на горные склоны, поскольку сам гребень вел в тупик — окруженную высокими отвесными утесами лощину. Когда Пертурабо закончил свою объединительную войну, под его надзором в горе был прорублен туннель длиной почти пять километров, что открыло путь в долину Делепон и дальше в Кардис.

Защиту гребня можно было назвать феноменальной даже до того, как Пертурабо с присущей ему изобретательностью занялся улучшением обороны. Во времена Молота Олимпии появились покатые барбаканы из бесшовного металла, сторожившие оба конца, — с виду они напоминали паланкины на спине ящера. Камень по сторонам от дороги был сточен и разглажен до зеркального блеска, что лишало потенциального противника возможности по нему взобраться, а посередине гребня возникла искусственная расселина глубиной в сто пятьдесят метров. Пересечь ее можно было только по подъемному мосту, ныне уничтоженному защитниками города. Искореженная конструкция нашла последнее пристанище на склоне, в полукилометре от основания башен.

Голг расхаживал из стороны в сторону, а Форрикс переместился к краю утеса, желая находиться как можно дальше от Харкора. По легенде будущего примарха, еще совсем юного, нашли где-то неподалеку отсюда, и там он впервые увидел Лохос. Насколько, должно быть, другим ему тогда предстал город… Ставшая фундаментом гора подверглась страшным истязаниям: некогда плодородная долина Аркандии выгорела дотла, льнувшие к ней деревушки и небольшие поселки еще дымились, а дамбы были разбиты. Где раньше стояла вода, остались лишь пустыри. Весь пейзаж обратился в черные руины, а воздух пропитался омерзительной вонью сгоревших трупов.

Пертурабо стоял в стороне от своих триархов — фигура, будто очерченная нитями дыма, поднимавшегося по всей Олимпии. По местоположению очагов Форрикс узнавал города, но его разумом всецело завладела бойня, и когда он пытался вспомнить их названия, они ускользали от него, как рыба, сорвавшаяся с крючка.

«А ведь когда-то в горных течениях водилась рыба», — неожиданно вспомнил первый капитан. Уже больше века подобные мысли не посещали его голову, и поразительная ясность пришедшего образа — маленькой голубой рыбешки, рассекающей чистую воду, — застала его врасплох.

В настоящее триарха вернул звук голоса Пертурабо.

— Приступай, Торамино, — громко и отчетливо произнес в вокс примарх.

Грянули орудия Стор-Безашк. Тысячи снарядов взметнулись в небеса и по дуге пронеслись над почерневшей Аркандией к стенам Лохоса. Из ослепительных вспышек распустились огненные облака, воздух затянула пелена каменной пыли. И лишь тогда грохот ударов прокатился по долине.

Пушки выстрелили снова, и снова, и снова, осыпая городские стены тоннами взрывчатки.

К Форриксу сзади подошел Харкор. Казалось, первому капитану от него никогда не отделаться.