– Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.

– Чудесно. Что теперь будем делать?

– О, заходите же.

Я зашел же.

– Глория, – завопила старушка.

Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.

– Проходите сюда, прошу вас, – сказала она. – Извини нас, мама.

Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели подальше друг от друга.

– Чем занимаетесь? – спросила она.

– Я писатель.

– О, как мило! Где вы публиковались?

– Я не публиковался.

– Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.

– Точно. И живу я в борделе.

– Что?

– Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.

– Нет, я имею в виду другую фразу.

– Я живу в борделе.

– Вы постоянно живете в борделях?

– Нет.

– А почему вы не в армии?

– Не прошел психиатра.

– Вы шутите.

– Я рад, что нет.

– Вы не хотите воевать?

– Нет.

– Они Пёрл-Харбор разбомбили.

– Я слышал.

– Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?

– Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.

– Вы трус.

– Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.

– Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.

– Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.

– Может, вам следует кожей и писать.

– Может, вам следут писать своей пиздой.

– Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.

– Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.

– По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.

– Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?

– Конечно.

– Пойду запишусь немедленно.

– Вас не взяли. Помните?

– Помню.

Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:

– Послушайте, вы не против, если я у вас что-то спрошу?

– Давайте, – отозвалась она.

– Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?

– Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?

– Да, знаю.

– Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу “трагедию”. Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?

– Ох ты ж господи боже мой, – сказал я, затем встал и вышел вон.

И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:

– Эй, чемпион, где губу расквасили?

– Да тут из-за Техаса схлестнулись.

– Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?

– За, конечно.

– Умнеешь, чемпион.

– Я знаю.

Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.

– Это Буковски, друг мой.

– Вы встретились с девушкой?

– Я встретился с девушкой.