Алек Скардель вмешался:

— Я любил Хюго и дружил с ним. Это был лучший из людей. Как бы он ни согрешил, я стану на его защиту, так как знаю, что за всю жизнь он не сделал ни одного бесчестного поступка. Если убил, значит, у него была серьезная причина, чтобы совершить убийство. Доведенный до отчаянья, он взялся за то оружие, которое было у него под рукой. Он гордился своим честным именем и общественным положением и боялся оказаться обесчещенным не только перед своими друзьями, но и перед всей страной. Он убил, чтобы спасти себя от позора. И покончил затем с собой по той же причине.

Скардель поднялся и продолжал горячо:

— Каждый из нас знает истинную причину его поступка и смерти. Она была расплатой за единственный совершенный им грех. Друзья, хотя лорд Уорингтон не сообщил нам содержания другого письма, а я не обладаю вторым зрением или даром пророчества, но скажу вам, о чем нам пишет Гревиль. И я, со своей стороны, обещаю исполнить всякую просьбу Хюго Гревиля, даже до того, как буду знать, в чем она заключается.

Он обратился прямо к Уорингтону.

— Быть может, вы сообщите нам о том, что изложено во втором письме?

Уорингтон кивнул, вскрыл второе письмо, оказавшееся очень кратким, и взглянул на Скарделя.

— Вы правы, — сказал он. — Когда вы все прочтете это письмо, пусть каждый напишет свое мнение на бумажке и даст ее мне. Вы ответите на просьбу Гревиля, повинуясь голосу совести, и поэтому, конечно, имеете право отказать ему. Если кто-нибудь из вас почувствует, что не может исполнить желание Гревиля, не видит для этого достаточно оснований, и напишет мне об этом, то имя этого человека буду знать я один, а выраженное им мнение не подвергнется общему обсуждению. Если хотя бы один голос выскажется против желания Гревиля, то мы немедленно сообщим обо всем полиции. Если же среди нас не возникнет разногласий, то мне дана возможность оправдать Робина Вейна и в глазах властей снять с него позорное пятно. Мне кажется, что на этом решении нам следует остановиться, и не только из желания единодушия, а для того, чтобы спасти от публичного позора и осуждения имя честного и несчастного человека.

— Вы можете продолжать свою речь с тем же беспристрастием, сэр, — произнес Кинн с горькой усмешкой, — но хочу знать, будет ли влачить из-за нашего молчания Робин Вейн всю свою жизнь жалкое существование. Он был невиновен…

— Не вполне, — перебил Уорингтон мрачно.

— Но, — возразил тот взволнованно, и Уорингтон поднял руку. Его лицо как-то сразу постарело; он произнес мягко, но с непреклонной твердостью:

— Вейн не убил, но я не назову невиновным человека, который совершил поступок, повлекший за собой преступление. Если вы решите исполнить просьбу Гревиля, я, как было сказано прежде, берусь выхлопотать у властей помилование Робину Вейну. В глазах же общества он никогда не был убийцей: одни называли его рыцарем, а другие человеком, на которого напали из-за угла и который защищался. Для пояснения своей мысли я могу напомнить вам простую, но непреложную истину: что посеешь, то и пожнешь. В применении к данному случаю эту сентенцию можно переделать так: если вы попытаетесь бросить тень на честное имя какого-нибудь человека, то ваше имя тоже не останется чистым. Это все, что я могу вам ответить.

Де-Сали улыбался с непроницаемым видом. Лицо Алека Скарделя ясно выражало его чувства к Гревилю и его благоговение перед памятью покойного. Пэнн и двое Форсайтов молча глядели вдаль. Уорингтон сказал утомленным голосом:

— Мне кажется, что мы упростим эту процедуру, если дадим ответ, когда пробьют часы.

Каждый из присутствующих посмотрел на часы и затем отвел взгляд. Уорингтон откинулся в кресле и закрыл глаза. Де-Сали вспомнил о Лайле Гревиль и подумал о том, что недостойные женщины, причиняющие людям большие страдания, всегда добиваются успеха в жизни.