— Отчего же нет? — спросила миссис Норман. — Все его преступление заключатся в том, что он сделал красивый жест, на который способен только чрезвычайно порядочный человек. Я право не могу понять, Гонория, как вы можете упрекать его за то, что он солгал, желая оградить от сплетен честное имя Лайлы, которое, впрочем, никогда не было особенно честным, так что жертва была принесена им напрасно. Напротив, я считаю, что вам следует питать к нему благодарность. А Джордж буквально обожает Мартина Вейна.

— Что же, хорошо, — вздохнула миссис Хиль.

Биби ушла на кухню, а миссис Хиль задумалась о том, какая странная вещь жизнь. Ее старая подруга Биби не умела вдеть головную булавку в прическу в то время, когда жила на Брук-стрит, а теперь готовила, как повар (суфле, поданное вчера на обед, было превосходно), ездила верхом, как мужчина, умела ухаживать за рогатым скотом и казалась совершенно счастливой.

Миссис Хиль снова подумала о том, что чудеса не перевелись еще на свете.

С Биби. по ее мнению, несомненно, произошло чудо.

В это время она увидела в окно Валери в белой блузке и штанах для верховой езды, похожую на мальчика, и услыхала ее голос, говоривший:

— Как это чудесно! Надеюсь, что они скоро приедут.

Миссис Хиль поднялась и села снова. Нотка, прозвучавшая в голосе Валери, пробудила в ее душе беспокойство. Она не хотела допускать мысль, что Валери могла полюбить этого молодого человека, который, несмотря на все свое благородство и честность, открыто обожал Лайлу Гревиль.

XXVII

Мартин шел по раскаленному от зноя пляжу. Он купался, или, вернее, плавал в течение часа, ни на минуту не переставая смотреть на берег. Робин обещал последовать за ним, и Мартин, направляясь теперь к нему, испытывал чувство легкого беспокойства.

Он догадывался, почему Робин не пришел, и боялся, что его догадки окажутся правильными.

Мартин вошел к себе в комнату, закурил папиросу, снял купальный халат и позвал слугу.

Войдя в комнату Робина, он подошел к окну и распахнул тяжелые деревянные ставни. Кристально чистый, напоенный солнечным светом воздух ворвался в помещение, а Робин заворочался в кровати, проклиная охрипшим голосом брата, эту страну и свою жизнь.

Мартин, стоя у окна, продолжал курить в течение минуты. Потом произнес обычным ласковым тоном:

— Итак, ты не сдержал свое слово.

Робин не отвечал.

Мартин подошел к кровати и положил руку на плечо брата:

— Роб!

Робин приподнялся и воскликнул:

— Занимайся, если хочешь, спортом и купайся в «исцеляющем море», но оставь меня в покое. У меня нет желания показывать окружающим свою мускулатуру. И когда ты отправишься завтра утром демонстрировать свое умение плавать и нырять, не стучи, пожалуйста, так громко в мою дверь.

Мартин сел на краю кровати. Он не чувствовал гнева, но глаза его выражали горечь.

— Ты представляешь собой отвратительную картину — грязный, небритый и пьяный, я не могу дольше выносить твое поведение. Неужели ты думаешь, что мне приятно находиться в этой душной затхлой атмосфере! Если ты не встанешь сейчас же и не примешь ванну, то я расправлюсь с тобой по-своему.

Он стянул одеяло и вытащил брата из кровати. Робин упал на пол и лицо его побагровело. Он сделал неудачную попытку подняться и сказал резким голосом:

— Отчего ты не продолжаешь упрекать меня? Ведь я снова пьян!

Выражение лица Мартина смягчилось, и на глаза навернулись слезы. Он поднял Робина за плечи и с трудом водворил его обратно на кровать. На Робина нашло какое-то оцепенение, в которое он всегда впадал, когда, напившись, пробовал делать малейшее усилие.