Мебель несла на себе тот же отпечаток дешевой помпезности: выполненный в псевдостиле эпохи короля Эдуарда и покрытый слоистым пластиком стол руководителя, за которым Зигги Хайдль постоянно вел разговоры по телефону, оказался слишком громоздким, а отведенный мне для работы конференц-стол – слишком маленьким, чтобы соответствовать своему первоначальному назначению. Придвинутые к столам немного засаленные кресла-бочонки были обиты искусственным жаккардом с лососево-серым узором. Когда вы прикасались к этой обивке, возникало ощущение, что она тает под пальцами. Ничем не оправданная, вымученная цветовая гамма всегда внушала мне ассоциации с живописью Фрэнсиса Бэкона. Меня не покидало ощущение, что все тут сострясается от беззвучного крика.

3

Киф, тебя вызывает Джин, сообщила с порога нашего кабинета молодая женщина. Нужно, чтобы ты подписал контракт.

Джину Пейли требовалось совсем другое, ведь контракт я подписал в первый же день: с трудом верилось, что это произошло в понедельник, а сейчас всего лишь среда. Насколько я понимал, Джину Пейли просто не терпелось узнать, как мы продвигаемся.

Медленно, доложил я, стоя перед начальником в его шикарном кабинете, где он изучал перфорированные бухгалтерские ведомости, закрывавшие всю поверхность письменного стола. Он не желает делиться… подробностями.

О детстве и юности?

Напускает туману: якобы родился в семье немцев на юге Австралии, в далеком шахтерском городке Джаггамьюрра.

И все? – Джин Пейли не поднимал головы.

Более или менее.

М-м-м.

Скорее менее.

А об аферах? Как я уже говорил, он не случайно вознесся на вершину криминального мира. Семьсот миллионов долларов. Это самый жирный куш за всю историю Австралии. Он говорил об этом?

Уклончиво.

А про ЦРУ?

Еще более уклончиво.

М-м-м, протянул Джин Пейли и умолк. Через его речь пунктиром проходило это угасающее мычание, словно знак очередной неудачи. И еще он без конца повторял: «Как я уже говорил». Его отличала неестественная манера речи: свои обрывочные высказывания он в начале реплики произносил быстро, а потом замедлял темп, как умирающий телекс.

Хорошие… – начал я и запнулся.

На одной из ведомостей шириной с небольшую второстепенную дорогу Джин Пейли черной авторучкой принялся быстро делать пометки, выделявшиеся как на полосатом бело-голубом фоне, так и на сероватых столбцах цифр, вышедших из матричного принтера.

Хорошие истории, договорил я. Только слегка…

Туманные?

Туманные? Возможно.

Как я уже говорил, писать ты умеешь. Джин Пейли отслеживал взглядом дорожки цифр. Но нам требуется, чтобы у него развязался язык.

Его маленькая голова, странно набухшие веки, нос-клюв, готовый, казалось, к неожиданной и решительной атаке, едва уловимый мучнистый запах – все это вызывало в памяти любимца Сьюзи, индийского кольчатого попугая, так и норовившего меня клюнуть, да побольнее.

Пусть бы он мне хоть что-нибудь рассказал, настаивал я. У него… у него, похоже, отсутствует всякий интересе к этой книге.

Джин Пейли оторвался от цифр и пробуравил меня беспощадным взглядом.

М-м-м, произнес он и, загадочным жестом вытянув перед собой массивную авторучку, совершенную по форме и столь же бесполезную, как обрезок хромированной ирригационной трубы, уронил ее на километры бухгалтерских цифр. Выстраданные десятилетиями, цифры тиражей, цифры продаж, цифры закупок, возвратов и списаний, цифры выплат маржи продавцам, цифры-обманки для других издателей и журналистов, цифры дьявольски реальные и воображаемые, истинные и ложные, цифры, отнятые алчными книжными сетями, цифры, вырванные когтями у скудоумных авторов и самовлюбленных агентов, отчаяние, красота и чистая алхимия цифр – их цифры, наши цифры, плохие цифры, хорошие цифры и даже (о Господи!) цифры в цифрах — все эти бессчетные цифры за долгие годы отточили тонкий нюх Джина Пейли, и теперь он граничил с шестым чувством, – нюх на возможные прибыли и на кошмарные убытки.