И оратай тот же самый лежал на возке, оборванный, седой оратай, равнодушный ко всем бедам и страданиям этого мира, и, если присмотреться к нему внимательнее, создавалось впечатление, будто оратай этот мертвецки пьян, и лошадка его тоже пьяна, и возок казался пьяным или же сложенным из пьяного дерева, если такое где-нибудь можно найти.

Немой был так удивлен появлением оратая с его возком, что не попытался подумать даже, как тот сумел пробраться на мост, не стал он его и задерживать, потрясенный четвертой встречей с ним, оратай взмахнул кнутиком перед самым лицом Немого, что-то сказал, видимо доброжелательное и веселое, и покатил себе дальше.

Правда, густой туман тотчас же скрыл возок от глаз Немого, могло создаться впечатление, будто возок довольно быстро поехал по мосту, будто даже и не покатился, а полетел, что ли, потому что исчез беззвучно, но для Немого звуки все равно ведь не существовали, - стало быть, загадочная бесшумность исчезновения возка оратая для него так и осталась неведомой.

Слышать Немой не мог, зато видел остро, как лесной зверь. Но и это сейчас не пригодилось ему, потому что туман безнадежно окутал все вокруг, и Немой не смог заметить, как сразу после того, когда проехал оратай, за серединными мостовыми воротами задымило сначала чуть-чуть, затем больше и гуще, дым охватывал мост с двух сторон, он шел словно бы из-под самого моста, трудно было даже понять - дым это или туман поднимается от реки, лишь после того, как остро сверкнуло на середине моста красное пламя, Немой понял, что это за туман просачивался из-под деревянного настила моста, он даже сумел как-то мгновенно связать воедино острый удар огня и непостижимость появления возка оратая и бросился вдогонку за оратаем, которого уже давно и след простыл, тогда, охваченный отчаянием, Немой побежал к месту пожара, но пламя уже охватило всю ширь моста, оно ударило Немому в грудь и в лицо огнем, жадными языками угрожало слизнуть одинокого, бессильного человека, и он со стоном в отчаянии отступил и снова побежал на тот конец моста, где находился Воевода.

Пока Немой бежал, за спиной у него ударило пламя, высокое и красное, как кровь, и увидели это пламя на обоих берегах, и с берега мостищанского, опережая всех, задыхаясь, серый как смерть, летел навстречу Немому Мостовик, промчался мимо своего вернейшего слуги, и Немой побежал за ним, хотя теперь все это уже было совершеннейшей бессмыслицей - бежать вот так с пустыми руками между берегом и пламенем, которое пожирало мост, подожженный, видно, снизу еще на рассвете, умело и коварно.

Если бы Немой умел кричать, он предостерег бы Воеводу, удержал бы его, но помогло ли бы это?

Мостовик, будто в него вселились сразу все дьяволы мира, летел к огню с такой неистовостью, что Немой даже догнать его не мог, не сумел он и схватить его за край одежды, когда Воевода прыгнул в огонь, словно бы надеясь таким способом погасить пожар.

Единственное, что смог еще сделать Немой, чтобы доказать свою безграничную преданность Мостовику, - это прыгнуть следом за ним в огонь, возможно надеясь еще спасти своего повелителя, но ему суждено было то же самое, что и Мостовику: огонь забил ему дыхание, охватил одежду, волосы, ослепил глаза, и оба они - слуга и властелин, - пылая, быть может и мертвые уже, низринулись с высоты прямо в Реку и утонули в ее вечных водах навсегда.