Женщины в толпе взвизгивают со смешанным чувством отвращения и восторга.

В кошмарном танце Франческ начинает кружить свою невесомую партнершу – голова Пилар с сухим греском отрывается и, как старый футбольный мяч, катится по мощенному булыжником двору. Музыка на мгновение запнулась и опять зазвучала с новой силой.

Взгляд Франческа натыкается на мать Хосе. Видя выражение ее лица, он заливается смехом и отшвыривает оскверненные останки сестры Пилар в сторону.

– Иди попляшем, матушка! – кричит кузнец, протягивая к ней руки. – Социалистическая Революция пришла, али не слыхала?

Этим же вечером в Сан-Люк прибудут солдаты, чтобы разогнать грабившую монастырь толпу. А пока Франческ танцует свой последний танец. Но скоро пули гвардейцев раздробят его бедра, и он уже никогда не сможет передвигаться без костылей. Тогда, когда еще нет антибиотиков, когда хирурги еще не способны творить настоящие чудеса, ему повезет уже потому, что он останется жив.

Он не умрет только благодаря вмешательству матери Хосе, которая дважды спасет ему жизнь.

Первый раз, когда она настоит на том, чтобы его оставили в монастырской больнице, а не забирали со всеми остальными в тюрьму. Ее скрупулезное соблюдение чистоты поможет Франческу избежать заражения крови, что было бы совершенно неминуемо в тюрьме.

И во второй раз, когда мать Хосе запретит полицейским арестовать лежащего в лихорадке Франческа. Она убедит их, что он останется навсегда калекой, а значит, и так уже понесет достаточно суровое наказание за свое преступление. И, в конце концов, он ведь не причинил зла ни одной живой душе. А слово матери Хосе имеет вес.

Таким образом он избежит суда, но не уйти ему от кровавой бойни и страданий, которые обрушатся на него, как молот на лежащий на наковальне металл.

И как раскаленное добела железо хранит след удара, так и он будет носить на себе следы ударов судьбы. Всю жизнь суждено ему ковылять по кузнице скрюченным человеком с железной волей и окаменевшим лицом; никогда уже не одарит он улыбкой хорошенькую девушку.

– Ага, только сначала они зарезали и съели всех старух. – Тяжело опираясь одной рукой на раковину, а другой намыливая грудь, Франческ в раздражении ломал себе голову, чем обязан этому визиту. Было восемь часов вечера, на улице холодно, затянутое облаками небо полыхало на западе кровавыми отсветами заката.

Гость подсел к столу. Его пальцы беспрестанно вертели блестящую рукоятку трости, которую он сжимал коленями. На голове у него была нахлобучена шляпа, на толстый живот свисало на цепочке пенсне.

Марсель Баррантес, владелец деревенского магазинчика, считался наиболее ярким представителем класса капиталистов в Сан-Люке.

– Все зло от этого Ленина, – рассуждал Баррантес.

– Он ведь просто одну диктатуру заменит на другую, еще более жестокую, чем царская.

– Это вряд ли, – буркнул Франческ. Покусывая ус, Баррантес украдкой разглядывал кузнеца. Выше пояса тот выглядел, как Аполлон, но ниже – щепка щепкой. Сильные руки бугрились мышцами и вздувшимися венами, грудь покрыта черными волосами. Однако кривые и тонкие козлиные ножки делали его в чем-то похожим на сатира.

– Ты думаешь, революция и дальше будет распространяться?

Франческ натянул рубаху.

– В один прекрасный день, Баррантес, барселонские ткачи зальют улицы кровью тех, кто сейчас сапогами попирает наше человеческое достоинство.

Торговец испуганно перекрестился.

– За такие речи могут и к стенке поставить. Конечно, ремесло кузнеца – дело хорошее, но Франческ, со своими нестрижеными патлами и спутавшейся бородой, жил как последний голодранец. В доме неряшливо, из расположенной внизу кузницы тянет дымом и раскаленным железом.