|
Чудо, однако, было в том, что никакие прелести самых писаных красавиц не действовали на Великанова так будоражаще, как инвалидкины безобразия. Он это себе объяснял не иначе как колдовством. Перед Марией Филатовной он всегда терялся, тушевался и нужные слова в разговоре с ней находил с чрезвычайным опозданием, когда и произносить их уже не имело смысла. Став боком к ней, чтобы освободиться от гипноза ее перекошенного носика и мутноватого взгляда, он сказал с угрозой:
— Я тебя жалею, дуру, а ты этим пользуешься. За вчерашнее тебе надо бы башку оторвать. — Я же тебя предупреждала, Ленечка. — О чем предупреждала? — Не подходи пьяный к Настеньке. — Что, за это тряпкой в морду тыкать? — А если бы ты ее напугал? — Я не черт с рогами, чтобы пугать. — Ты же знаешь, какая она у нас. Ее беречь надобно от ужасов бытия. Умела, умела инвалидка как-то так всегда повернуть разговор, что Великанов вроде бы оставался в дураках, но в дураках блаженных, умиротворенных. — Ладно, вечером загляну, обсудим твое поведение. — Смотри, трезвый будь. Этим вечером произошло событие исключительной важности для них обоих: впервые, если не считать таинственной ночи зачатия, они вместе легли в постель.
Елизар Суренович позвонил своему бывалому наперснику, старику по кличке «Пакля», рассказал ему про Алешу Михайлова и наказал собрать о нем сведения. — Этот малец мне нужен, — уверил он авторитетно. — Ох, Елизарушка, когда же ты угомонишься, — закряхтел в трубку старик. Все-таки за необычное поручение «Пакля» взялся с охотой, потому что засиделся без дела. Он уже начал унывать, решил, что никому больше не нужен. Да и года передвинулись близко к восьмидесяти: тоже не подарок — руки-ноги зябли без нужды. Дней десять ушло у него на предварительную разведку, пришлось-таки полазить в окрестностях Зацепы; а после он познакомился и с самим объектом — с Алешей Михайловым. Подкараулил близ подъезда, натурально подкатился к Алеше под ноги и, ухватя за рукав, заполошно начал выпытывать, где тут ближайшая парикмахерская. Столь внезапное, настырное явление перхающего, кашляющего, гнусного, задрипанного старика вызвало у Алеши изумление, и, разумеется, никак он поначалу не заподозрил, что хнычущая развалина может представлять для него какую-нибудь опасность. Он совершил ту же ошибку, которую в отношении «Пакли» за прошедшие десятилетия совершало множество людей, отнесясь к нему невнимательно; и каждый из них за эту ошибку расплатился, кто кошельком, а кто и головой. — Тебе, дедок, не в парикмахерскую надо, а на кладбище, — пошутил Алеша и рванул рукав, желая освободиться от мерзкой каракатицы, но только матерьялец затрещал в железных пальцах старика. «Пакля» подобострастно захихикал — кривляния его были ужасны. — На свиданьице спешишь, — прошамкал он себе в бороду. — Понимаю, милок, понимаю, девица справная — Ася-циркачка. А ты не спеши, уважь чужую старость. Укажи, где парикмахерская. Алеша опешил, но ненадолго. На донышке сердца закопошилось чувство, похожее на дуновение ночи. Старик отпустил его рукав и забавно потер сухонькие ладошки. — Ты кто? — спросил Алеша. — Дед Пихто. Хи-хи-хи! — Откуда знаешь про Асю? — И про нее знаю, про голубушку, и про муженька ее законного осведомлен, про Федора Кузьмича. Он ведь тебе, Лешенька, баловство не спустит, коли прознает. Человек он угрюмый, сильный. По канату ходит с малолетства. Алеша отвел старика под деревья, огляделся, спросил: — Говори, чего надо, дед? — Ничего не надо милок. |
