— Билл Литтон, — сказал он, — владел пойнтером, прекраснейшим охотничьим псом, — из тех, о каких можно только мечтать. Чемпион полевых испытаний. Пса обучил он сам. На каждом полевом испытании, конечно, была его сеструха. Ты знаешь, что она вызывала неприязнь у массы людей?

— Ми-ла-я Мар-гa-рет?

— Этот фальшивый голосок тебе не идет.

— Не обессудь.

До смерти Билла она не была такой уж стервой. А потом… Люди давали задний ход, услышав, как она распространяется о нем и о Джеке. Вот так. Джек — имя пса. Это только после она выработала эту свою позу. На днях я слышал, как кто-то о ней говорил, будто ее величайшая мечта — умереть у себя самой на руках.

Потом он рассказал мне массу всего о псе Джеке и о нескольких других. Я пыталась заставить его побольше выложить о брате Маргарет, но он либо его никогда как следует не знал, либо забыл. Он, конечно, знал Фрэнка Стэнтона, но прежде не считал нужным говорить мне, что д-р Стэнтон служил на флоте.

— Антарктика, — сказал он, когда я выдвинула новую гипотезу. — Скажи мне только вот что. К чему бы это флоту посылать глазного доктора в Антарктику?

— Снежная слепота? — отозвалась было я, но поняла, что Бак прав. В сороковых годах специализация в медицине вовсе не была так распространена, как ныне, да и сейчас офтальмолога поставили бы руководить научно-исследовательским центром или больницей, не сажая его на ледокол. Бак дал мне одно полезное указание. Рассказал мне о приюте, отсутствовавшем в моем списке, не настоящем приюте, а просто доме, который держали два брата. Он был близко, по грунтовой дороге между Юнионом и Уорреном.

Название «Юнион», возможно, звучит знакомо из-за ярмарки. Юнионская ярмарка известна конной и тракторной тягой, скачками, попойками, толсто нарезанными кольцами лука и французским жарким под кислым винным соусом. Там устраивают Черничный фестиваль штата Мэн. Пустые ярмарочные участки были не очень праздничны в ноябрьские сумерки. Едва миновав их, я свернула направо.

Без указаний Бака я никогда не нашла бы этого места — скопления собачьих вольеров, ржавых кухонных приспособлений и, за оградой из обгорелых грузовиков, развалюх, которые в тридцатых служили ночлежками. В таких окрестностях мой «бронко» выглядел как «роллс-ройс». Я оставила Рауди в нем. Классному псу здесь было не место.

Средства на одежду у меня ограничены. Первоклассная куртка с капюшоном оберегает мой бюджет. Я была в новой голубой, свободного покроя, куртке тюремного надзирателя штата Мэн, по цене сто семьдесят девять долларов девяносто пять центов — со скидкой. Ее нельзя не оценить — особенно среди порывов вьюги, которые исхлестали меня, когда я пробиралась сквозь бурьян от «бронко» к ближайшей развалюхе.

Прямо перед ней стоял «форд» с высоким кузовом, который был фисташково-зеленым, когда покидал Детройт, а теперь — в пятнах ржавчины и грязи, как детский игрушечный матерчатый пес, почти утративший набивку. Снег в Мэне идет столь же белый, как и повсюду, а может, и белее, но он, должно быть, разъедает металл и плоть. Парню, который ответил на мой стук в перекосившуюся дверь, ударило вьюгой в лицо.

— Привет, — сказала я. — Меня зовут Холли Винтер. Я дочь Бака Винтера. Ищу Роя или Бада.

Что-то подсказало мне, что Рой и Бад не выписывают «Собачью Жизнь». Сцена скорее смахивала на собачью смерть.

— Рой Роджерс, — представился он, протягивая руку, давно созревшую для маникюра.

Ему было что-нибудь между тридцатью и восьмьюдесятью, и на нем болтались желтовато-коричневые ошметки одежды, которая некогда, догадалась я, представляла собой военную форму.