Он ведь учился читать и даже умел немного писать. Но на сей раз он похвастал своими познаниями преждевременно: как он ни старался, ему не удалось разобрать, что было написано на этом ценном или не имевшем никакой ценности свитке. Начертанные на нем буквы совсем не походили на круглые ровные арабские письмена. Странные, никогда не виданные мальчиком прежде угловатые, квадратные знаки напоминали маленькие черные брусочки. Мальчики развернули другие свитки — результат был тот же.

И вот Мухаммед и Омар, предоставив коз самим себе, уселись среди разбросанных вокруг свитков, испещренных непонятными буквами. Мальчики торопливо курили, но даже табак не вносил ясности в их юные головы. Они собирались найти сокровище, а нашли старую исписанную кожу, с которой не знали что делать.

Омар откашлялся и взглянул на Мухаммеда. В его темных глазах стоял вопрос. И если бы Мухаммед перевел его на язык слов, он бы гласил: «Ничего не вышло, а, Мухаммед? Это какая-то дрянь, как ты думаешь? А как же полный мешок табаку? А мои жены? А твой „Роллс-ройс“?»

Нет, нет и еще раз нет! Признаться, что мучился из-за никому не нужного хлама, — этого самолюбие мальчика не позволит.

— Все-таки это сокровище! — произнес Мухаммед чуть громче, чем следовало. — Мой отец скажет, как сделать из него деньги. Понимаешь, — быстро добавил он, ибо Омар молчал, а вопросительное выражение не сходило с его лица, — понимаешь, это же старинная вещь. К нам приезжает столько иностранцев в очках и тропических шлемах, с фотоаппаратами в блестящих кожаных футлярах, и все они ищут древности. Им, конечно, можно подсунуть эту штуку. К счастью, Аллах лишил их ума настолько, что они покупают все, что им предлагают, лишь бы это было старинным. А эта вещь, Омар, очень древняя. Конечно, сегодня вечером мы ничего не получим, и хорошо бы тебе поискать кисет твоего отца получше, чем вчера. Иначе завтра нам нечего будет курить, ведь мой отец, ты знаешь, слишком подозрителен. А теперь давай скатаем свитки обратно. Если не удастся, свяжем веревкой. Уж очень они хрупкие. Смотри, всюду валяются отломившиеся кусочки с этими смешными угловатыми буквами.

Он подул на землю, и легкие клочки, точно пух, разлетелись в разные стороны.

— Жаль, — глубоко вздохнул он.

— Чего жаль, Мухаммед?

— Что хотя бы в одном кувшине не было чего-нибудь существенного, чего же еще.

— Значит, ты признаешь, что…

— Что-о? Что это я признаю?! Уж не хочешь ли ты сказать…, — он сжал кулаки, и по лицу его было видно, что он готов броситься на приятеля.

— Нот, Мухаммед, нет, — заторопился Омар, — я хотел только… Значит, ты и вправду веришь, что наша находка чего-нибудь да стоит?

— Чего-нибудь? — Мухаммед гордо выпрямился. — Многого стоит, очень многого, Омар. Я же тебе сразу сказал, это сокровище.

— Вчера слишком поздно, сегодня слишком рано, — проворчал отец, когда Мухаммед эд-Диб вернулся домой. Прозвучала увесистая пощечина. Но ни один мускул на лице мальчика не дрогнул, он лишь сказал:

— Может быть, ты купишь мне часы, когда будешь в Бет-Лахме ?

У Юсуфа бен Алхаббала слова застряли в горле, и все его большое тело содрогнулось от смеха.

— Уж не воображаешь ли ты, что я Али-Баба и нашел пещеру сорока разбойников? Сезам, откройся, так? Часы! Прекрасно! А почему не верхового верблюда, Мухаммед, сын мой? Или автомобиль?

— Тоже неплохо, отец; от машины я определенно не откажусь. Но это мы еще обсудим.

— Ну-ка, признавайся, ты что, слишком долго сидел сегодня на солнце?

— Нет, зато я был в пещере, только не знаю, в какой, Аладина или Али-Бабы, и там я нашел клад.