— Бежал как крыса с тонущего корабля. Пронюхал где-то, что Азларханов уже не областной прокурор и у вас крупные неприятности, и уехал, как только ушли на бюро… Такая нынче молодежь пошла практичная, а небось у вас характеристику в институт подписывал, заочник… — И Усман-ака от злости сплюнул.

Амирхан Даутович, поблагодарив старого шофера, от его услуг отказался и отправился домой пешком — пройтись ему не мешало.

Была суббота, последняя суббота апреля, и на улицах большого города вечерняя жизнь вступала в свои права, люди шли в кино, в парки, просто гуляли. Многие раскланивались с Амирханом Даутовичем, оборачивались ему вслед: после смерти Ларисы Павловны вряд ли в городе был человек, не знавший его историю. Не знали они только о сегодняшнем бюро обкома, о выводах которого Амирхан Даутович догадывался еще до заседания. Особых иллюзий он не строил: после ночного звонка прокурора республики понял, что Бекходжаевы обложили его основательно, после таких обвинений едва ли кого оставили бы на столь ответственном посту.

О своем несдержанном поступке на бюро обкома Амирхан Даутович не жалел, потому что знал: не останови он Бекходжаева, тот продолжал бы поливать грязью Ларису, а домашних заготовок у них на этот счет, наверное, имелось немало, безошибочно высчитали, как дорога для него память жены. Не жаль ему было и должности, которую наверняка потерял надолго, если не навсегда, — обидно было сознавать, что проиграл борьбу, считай, без боя. Растоптали, как мальчишку, и пикнуть не позволили. Эта мысль и не давала покоя ни по дороге домой, ни дома.

"Если Бекходжаевы думают, что дискредитировали меня как прокурора и лишили меня должности, власти, и теперь я им не опасен, — рассуждал прокурор, — так зря они успокоились. Может, мне без чинов и легче будет отстоять свою честь. И может, то, что они считают концом, будет только началом".

Амирхан Даутович расхаживал по пустому, неуютному дому, не зажигая света, затем вышел в сад. Весенние сумерки быстро перешли в ночь, и бурно разросшийся по весне сад пугал темнотой. Прокурор долго стоял на открытой веранде, не желая возвращаться в дом и не включая огней в саду, — мысль о том, что он сдался без боя, не давала покоя.

И вдруг он представил себе, как Бекходжаев, по паспорту Садыков, вернулся после бюро обкома домой, где его наверняка дожидались и остальные родственники, включая и самого Суюна Бекходжаева, и сейчас они за столом празднуют победу, упиваясь своей властью, вседозволенностью: ведь не шутка, отстояли убийцу и заодно стерли в порошок областного прокурора. Это ли не показатель мощи их клана.

Азларханов так ясно увидел это торжество самодовольных людей, что, не задумываясь, решил испортить им преждевременный праздник.

Он вошел в кабинет и поднял трубку прямого телефона, потому что такой же аппарат с двузначным номером стоял и на квартире члена бюро обкома Садыкова. Звонить по городскому телефону Амирхан Даутович не стал, знал, что трубку поднимут домашние, и вряд ли задуманный разговор в этом случае состоялся бы, а к обкомовскому Садыков наверняка подойдет сам. Так оно и вышло — ответил сам, в голосе довольство, ликование. Амирхан Даутович понял, что поднял Садыкова из-за стола, тот что-то торопливо дожевывал, но к телефону поспешил — наверное, ждал поздравлений по поводу своей бескомпромиссной речи на бюро.

— Это Азларханов, — представился прокурор и услышал, как на другом конце провода человек от неожиданности икнул и тяжело засопел, — куда и веселость, с какой он поднял трубку, девалась.