Как всегда, у нее возникло чувство, что она вернулась домой. Конечно, настоящим домом был Везет, на побережье, дальше к востоку, за которым взбирались на склоны оливковые рощи, но эта таверна, раньше носившая название «Таверна в Тавернеле», для которой Ансельм Каувасский написал свою песнь много лет назад, была чем-то вроде второго дома для всех музыкантов Арбонны. Маротт, владелец таверны, в свое время был приемным отцом и доверенным лицом для половины молодых жонглеров и поэтов, в том числе и для самой Лиссет, когда она впервые попрощалась с родителями и домом и пустилась в путь вместе с дядей-трубадуром, веря, что ее голос и музыка прокормят ее, а врожденное остроумие сохранит ей жизнь. Это было менее четырех лет назад. А казалось, что прошло гораздо больше. Усмехаясь, она небрежным жестом приподняла свою шляпу с пером, приветствуя фигуру игрока на лютне, нарисованную на вывеске. Говорили, что это изображение самого Фолькета де Барбентайна, первого графа-трубадура. Лиссет кивнула в ответ на подмигивание одного из полудюжины мужчин, играющих на пичкойнах у входа, и шагнула внутрь.

И в то же мгновение осознала свою ошибку.

Осознала еще до того, как ей в уши ударил восторженный, пронзительный, торжествующий вопль Реми, перекрывший шум в зале; еще до того, как Аурелиан, стоящий рядом с Реми, пропел «Девять!» голосом тяжелым, как рок; еще до того, как увидела распаленную, ликующую толпу музыкантов, которые держали вниз головой над ненавистной лоханью с водой усатого, яростно ругающегося аримондца, с которого струилась вода, и готовились окунуть его еще раз. Еще до того, как стайка музыкантов с улицы быстро втиснулась вслед за ней в таверну, с радостным хохотом.

Святая Риан, она ведь знала об этой традиции! О чем же она думала? Лиссет даже кивнула, как глупая тыква, тем, кто толпился у дверей на улице в ожидании девятого посетителя, положенного по ритуалу, чтобы потом уже без опаски войти следом. Приветливая простушка-Лиссет весело кивнула им и отправилась к купели, жертвами которой становятся одни лишь невежды.

И теперь Реми, выглядевший до обидного великолепно, с колечками светлых влажных от пота волос на лбу с радостно сверкающими глазами, быстро приближался к ней, а за ним следовали Аурелиан, Журдайн, Думарс и даже — о, вероломство! — смеющийся Алайн, ее недавний партнер, вместе с полудюжиной других, включая Элиссу Каувасскую, которая просто наслаждалась этим неожиданным поворотом событий, как и следовало ожидать. Лиссет заметила насмешливую улыбку Элиссы и еще раз яростно выругала себя за глупость. Она лихорадочно оглянулась в поисках союзника, заметила за стойкой бара Маротта и воззвала к нему о помощи во всю мощь своего высоко ценимого голоса.

Улыбаясь до ушей, ее приемный отец покачал головой. Никакой помощи. Только не в Тавернеле, в день летнего солнцестояния. Лиссет быстро повернулась снова к Реми, улыбаясь своей самой обаятельной улыбкой.

— Привет, дорогой мой, — ласково начала она. — Как ты провел эту…

Больше ей ничего сказать не удалось. Двигаясь, как всегда, грациозно, Реми Оррецкий, ее бывший любовник — бывший любовник каждой женщины, как кто-то однажды выразился, но без обиды, — аккуратно нырнул под ее инстинктивно поднятую руку, уперся плечом ей в грудь и поднял в воздух прежде, чем Лиссет сумела попытаться сформулировать хоть какую-нибудь правдоподобную причину, по которой ее следует избавить от ныряния в воду. Десяток рук, как спереди, так и сзади, поспешили помочь ему пронести ее по воздуху, словно некую жертву Древних, к лохани для окунания возле бара.

«Каждый год! — думала Лиссет, которую схватили так крепко, что она даже не могла сопротивляться. — Мы делаем это каждый год! Где были мои мозги?»

В окружавшем ее хаосе она заметила, что Аурелиан уже снова повернулся к двери, чтобы продолжать счет.