Тысячи взглядов устремились к генеральской ложе, жадно оглядывая прекрасную иноземку. Тысячи мужчин вздыхали, восхищенные, и спрашивали друг друга: кто это?

Варвар же ощущал себя невзрачным, никчемным, неуклюжим увальнем. Но все же — меч-то его по-прежнему за спиной, огромный варварский меч, в городе запрещенный и преступный. И никто не смеет о том заикнуться. Кому надо — заметит и оценит. Так что не вовсе он, Чаз, потерялся на фоне прекрасной ведьмы.

Генеральскую ложу прикрывал от солнца цветастый балдахин — особая почесть от короля. Лишь ложа монарха была так же украшена.

Чаз плюхнулся на каменную скамью, кряхтя.

— Спасибо за гостеприимство! В такие дни, ей-богу, лучше дома оставаться.

Жара висела липкая, влажная.

Генерал обернулся, приложил палец к губам — тише! Колесницы уже выстроились, герольд готовился объявлять участников.

— Ты мне ничего не рассказывал про свою землю, — шепнула Карацина.

— И ты мне — про свою, дорогая. Так что мы квиты.

Шпат, прибывший заранее, уселся прямо за генералом и лихорадочно чертил на восковой табличке. Заслышав варварский басок, обернулся, скорчив недовольную гримасу, — к чему хамство такое?!

— Там у вас на колесницах ездят?

Чаз глянул на женщину с подозрением — что за нелепые расспросы в такое-то время? Зачем?

— Нет, мы на пони скачем. По лесу и без седла.

Тут к недовольной гримасе Шпата добавилась генеральская. Герольд принялся объявлять колесничих и представляемые ими конюшни. Карацина сообразила наконец, умолкла и далее сидела тихо, наблюдая скачки.

А Чаз уже не смотрел ни на нее, ни на скачки. Высоко в небе над цирком парило нечто, слишком малое для облака либо воздушного корабля, но слишком большое для птицы. И кое-кто из зрителей посматривал на небо вместо беговой дорожки.

Варвар ступил к краю балдахина и успел заметить кончик большого крыла, мелькнувший за краем цирка.

— Не иначе Су-Ча проказит, — подумал вслух.

— Вряд ли.

Варвар вздрогнул: Шпат подошел неслышно.

— У беса стиль. Он бы ярким был, красочным. А эта тварь растрепанная и невзрачная.

Тут поднялся шум и гам — колесницы пошли вплотную, оттирая друг дружку. Публика голосила, предвкушая яростную борьбу перед финишем.

— Она давно здесь? — прокричал Чаз.

— Все утро. Вон зашла на новый круг.

— Выглядит будто ястреб — только с меня величиной.

Карацина подошла к ним. Завидев ястреба, охнула, побледнела.

— Знаешь, что это? — спросил Чаз.

Она кивнула. Но объяснить не успела — Прокопий зашипел злобно:

— Если вы никак успокоиться не можете, подите прочь!

Птица описала полкруга, рассматривая амфитеатр, уставилась на генеральскую ложу. Карацина охнула снова, лицо ее сделалось серым.

Птица сложила крылья и рухнула вниз, выставив когти — нацелившись прямо в Чаза!

Тот швырнул Карацину и завизжавшего Шпата под навес, выхватил меч, изготовился. Колесницы уже близились к финишу, три первых — колесо к колесу. Толпа выла и рыдала. Лишь немногие, сидевшие вблизи генеральской ложи, заметили меч в руках варвара и глянули на небо — но затем уж перекричали и завзятых болельщиков.

Варвар приготовился погибнуть с честью — но тут подскочила Карацина. Была она страшна и прекрасна: волосы пылали огнем, глаза — дымные вихри. Крича, протянула к ястребу руки — сияющие, будто раскаленные докрасна.

Крылья ястреба дрогнули — и вместо Чаза чудовище закогтило балдахин, рухнуло, клекоча, стараясь дотянуться клювом. Под балдахином ползали и кричали люди.