Скэриэл унялся, когда я пообещал, что когда-нибудь в будущем мы устроим вечер в стиле Древней Македонии, будем пить вино, есть мясо и обсуждать походы Александра Великого.

Мы много читали, яростно спорили и быстро мирились. Скэриэл любил Оскара Уайльда, а я его считал переоцененным. Из бит-поколения он выделял только Люсьена Карра («Как ты не понимаешь, он их всех собрал, объединил!»), когда как я утверждал, что основная заслуга в становлении творческой революции принадлежат Керуаку, Берроузу и Гинзбергу. Мы могли до утра разводить демагогию по поводу творчества Сэлинджера (ему нравился Холден из «Над пропастью во ржи», а я терпеть не мог этого героя) – и в конце концов прийти к общему выводу, что Джером Сэлинджер был крутым мужиком, ведь он пережил высадку в Нормандии.

Наши взгляды на изобразительное искусство тоже различались. Я обожал Винсента Ван Гога и Клода Моне; Скэриэл считал, что нет никого гениальнее Рембрандта и Питера Пауля Рубенса. Мне нравились пейзажи и натюрморты, ему – портреты, историческая живопись, анималистика. Мои вкусы не менялись годами, в то время как Скэриэл прыгал с одной картины на другую, если его, например, спросить о любимых творениях Рубенса. Сегодня он без ума от «Изгнания из рая», завтра – от «Падения мятежных ангелов», а потом он доказывает, что все картины Рубенса с Иисусом – это единственное, на что он готов смотреть вечно.

С поэзией дела обстояли получше. В последнее время Скэриэл увлёкся Артюром Рембо (я в целом хорошо относился к его творчеству, но мне он не нравился как личность), а до него зачитывался Уолтом Уитменом. Днём и ночью он выкрикивал любимые строчки.

«О, капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершён,

Все бури выдержал корабль, увенчан славой он».

Он так часто декламировал это стихотворение, что я тоже его запомнил наизусть. Уитмена я уважал, но слушать его круглосуточно было тем ещё испытанием на прочность.

Спускаясь к Скэриэлу, я остановился на секунду (уверяю, это было не специально, я не собирался подслушивать), оказался вне поля его зрения, и так уж получилось, что застал Лоу разгневанным. Он стоял ко мне спиной, но весь его вид говорил о том, что он готов разнести кухню, если не полдома.

Скэриэл шипел в трубку:

– Повторяю ещё раз, Ноэль должен переехать из этого дома. – Скэр замолчал, выслушивая ответ, но быстро прервал собеседника. – Неделя! Не больше.

Он отшвырнул несчастный смартфон в сторону. Я замер. Не хотелось попасться под горячую руку.

Ноэль. Я никогда прежде не слышал этого имени. С кем разговаривал Скэриэл? Я так привык к нашим посиделкам в моём доме, постоянному общению по переписке, что у меня начисто вылетело из головы, что, помимо меня, у Лоу могут быть ещё друзья.

– Долго ты там будешь стоять? – Скэриэл повернулся ко мне. Его голос звучал спокойно. Он снова взял себя в руки или умело скрывал раздражение.

– Я только что подошёл… – Как пойманный на месте преступления, я спустился на кухню.

– Чушь, – безлобно хмыкнул Скэр. – Твоё дартвейдеровское дыхание тебя выдало.

Увидев меня, он громко рассмеялся. Я осмотрел себя и только сейчас понял, что на футболке (прекрасный вкус, спасибо, Лоу) красовался мультяшный единорог.

– Тебе идет, Готи.