— Одна из недавних «проказ», и, по его словам, самая запомнившаяся.

— Боже, — тихо пробормотала Лесли, приложив правую руку ко лбу. Потом она аккуратно упаковала голову мальчика обратно в коробку и почти неслышно произнесла: — Я верну ее в магазин.

— И поскорее, Лесли. Я не знаю, сколько еще мы будем жить по этому адресу.

В угрюмой тишине Лесли на мгновение задумалась о том, как легко и открыто прозвучали его слова о переезде, о бегстве из Нолгейта. А потом она спросила:

— Дэвид, а он когда-нибудь рассказывал о том, что сделал? В смысле о…

— Я понимаю, о чем ты. Да, рассказывал, — ответил доктор Мунк с профессиональной вескостью.

— Дэвид, мне так жаль, — сказала Лесли, искренне сочувствуя ему, теперь, когда уже не нужны были уловки, чтобы убедить его бросить эту работу.

— Знаешь, это странно, но ничего ужасного в рассказах Доу не было. Наши беседы можно даже назвать стимулирующими, с клинической точки зрения. Он описывал свои «проказы» в крайне образной манере, можно сказать увлекательной. Странная красота той штуки в коробке — пусть она и крайне отталкивающая — в некотором смысле отражает язык, который он использовал, говоря об этих несчастных детях. Иногда я не мог не отметить, что его рассказы меня завораживают, хотя, возможно, как психолог я просто отстранялся от своих подлинных чувств. Иногда приходится держаться на расстоянии от реальности, хотя так становишься менее человечным.

Я понимаю, о чем ты, но ничего жестокого он не описывал. Он рассказывал о своей «самой памятной проказе» скорее с неким удивлением и ностальгией, пусть это и кажется шокирующим. Он словно скучал по дому, хотя его «дом» — лишь ветхие руины его собственного разума. Психоз Доу явно породил какую-то ужасающую волшебную страну, которая пациенту кажется совершенно реальной. И несмотря на тысячи имен, несмотря на явную манию величия, там он кажется себе фигурой малозначительной — заурядным придворным в разрушенном царстве кошмаров и зеркал. Эта скромность крайне любопытна, если принять во внимание то самовлюбленное великолепие, с которым многие психопаты описывают себя и свой безграничный воображаемый мир, где они могут сыграть любую роль. Но Джон Доу не таков. Он — довольно ленивый полудемон из Нетландии, где головокружительный хаос — норма, именно на нем Джон и процветает с бесконечной прожорливостью. Что, впрочем, прекрасно описывает метафизическую экономику любой безумной вселенной.

По правде сказать, география его страны грез довольно поэтична. Он рассказывал мне о мире, который больше похож на космос скрюченных домишек и забитых мусором узких переулков, на трущобы посреди звезд. Возможно, это искаженное отражение его собственной жизни, проведенной в бедном квартале, — попытка переиграть травматические воспоминания детства в измерении, где злые улицы реальности пересекаются с вымышленным миром воображения, где царит фантасмагорическое смешение ада и рая. Именно туда он и уходил «проказничать» со своей, как он сам говорит, «охваченной благоговением компанией». Скорее всего, он уводил своих жертв в заброшенное здание или даже в канализацию. Доу часто упоминал о «веселой реке отходов» и «острых тюках в тенях», и это вполне может быть безумными трансформациями вполне прозаического пустыря, какой-то замусоренной и уединенной среды, которую его разум превратил в аттракцион странных чудес. Не столь очевидны его воспоминания об озаренном лунным светом коридоре, где кричат и хохочут зеркала, о каких-то темных вершинах, что никак не желают оставаться на месте, и о лестнице, «сломанной» неким очень странным способом, хотя последняя вполне подходит к описанию обветшалой помойки.