— Между прочим, — он остановился напротив меня, — за оскорбление норна торхе положено от десяти до сорока ударов плетью, а ты отделалась семью. К тому же их смягчала одежда, хотя пороть тебя следовало обнажённой. Цени мою доброту.

Я покорно поцеловала подставленную руку.

Сорок ударов плетью я бы не вынесла…

— Надеюсь, подобное не повторится.

— Да, хозяин, — прошептала я.

— Свободна!

Не веря, что так легко отделалась, я встала и, поклонившись, выскользнула за дверь.

Через неделю после наказания должен был состояться праздник в честь начала уборки урожая. Я планировала пойти туда вместе со слугами, хотела попросить разрешения у хозяина, но теперь, похоже, на моих вылазках из замка можно было поставить крест. А я-то так хотела побывать в городе, вернее, скажем иначе — мне периодически жизненно необходимо было бывать в городе. Да и на праздник хотелось: все там будут, а я останусь сидеть в своей башне, призраком бродить по замку. Даже норн к себе не позовёт: через два дня он куда-то уезжает, мельком обмолвился.

А вдруг возьмет с собой? Он ведь говорил, что торха должна повсюду следовать за хозяином.

Перестилая постель в спальне норна, меняя полотенца в ванной и доливая благовония (Сара выдавала их под личную ответственность, специальным нестираемым мелком ставила зарубку на сосуде, а потом строго проверяла, не поддалась ли служанка соблазну украсть немного для своих нужд), я думала, стоит ли заводить разговор на тему праздника.

Хозяин не звал меня несколько дней, что-то писал ночами в кабинете. Один раз вроде бы желал со мной уединиться, но, видимо, мой изможденный вид отбил всякую охоту. Я была ему благодарна: спина болела, я одна-то спала с трудом. Много плакала, чувствовала себя разбитой, да еще эти ежемесячные мучения, на нервной почве пришедшие раньше срока…

Заслышав шаги, вздрогнула, прижав к груди стопку полотенец.

Я не смогу, не умею я просить. Да и страшно. Может, и не стоит вовсе? Ничего, посижу одна, подумаю о своей горестной жизни…

Снова встало перед глазами лицо матери, вспомнился дом…

Если бы не война, я бы уже окончила школу, к свадьбе готовилась. Мы с Иахимом ели бы ягодное мороженое, любовались закатами. Он бы меня в первый раз поцеловал. Всего этого меня безжалостно лишили. Хорошо, хоть я не любила Иахима, просто привязалась, как к другу, а то бы точно наложила на себя руки.

Всхлипнув, я положила полотенца на место, наклонилась, поправляя баночки на полочках, проверила, до блеска ли оттёрли ванную хыры.

Тоска, мёртвой хваткой вцепившись в горло, не отпускала. Не выдержав, я села и, уткнувшись в бортик ванной, разрыдалась. Беззвучно: я привыкла, что здесь можно плакать только так, не привлекая внимания.

Кевар, как я хочу обратно в Кевар! Я не желаю быть вещью, чьей-то игрушкой, я хочу к отцу, маме, подругам! Хочу стоять за прилавком в папиной лавке, щупать отрезы тканей, вдыхать их запах, хочу печь вместе с нашей кухаркой пироги, хочу поехать с компанией друзей загород, покататься на лодке, посидеть среди высокой травы, намазывая на хлеб взбитый с малиной творог. Я хочу домой!!!

— Зеленоглазка? Лей? — при звуке его голоса я разрыдалась ещё больше.

Что ему нужно от меня, зачем он меня мучает? Неужели в Арарге так мало женщин, что требуется похищать их в других странах, надевать на них ошейники, унижать, принуждать быть ласковыми? Почему они не делают это с араргками? Есть же, в конце концов, женщины, которые сделают за деньги всё, что хочет мужчина.

— Что случилось?

Я вздрогнула, когда хозяин поднял меня на ноги.