В вечернем полумраке, который наполнял дом рода Подова, суетилась Лита. Она вертелась у печи, готовя нехитрый ужин. Ее мать тем временем сидела на лавке за столом и, не моргая, смотрела в небольшое оконце. За ним смеркалось, и света от лучины было больше, чем от окна.

– Мама, поешь! – обратилась к ней Лита, ставя перед ней тарелку с парящей ароматной кашей. Мать не прореагировала. Даже не моргнула. Лита принялась трясти ее за плечо, и та встрепенулась.

– А? Что?

– Мам, тебе поесть надо! Ты сегодня не ела совсем…

– Не хочу… – одними губами произнесла в ответ мать, бездумно глядя в тарелку с парящей кашей.

В это время из-за печи вышел Пест. Его лицо было бледным и осунувшимся, как и лицо матери, но его глаза… Они были полны решимости.

Он прошел за стол и сел, взглянув на уже подросшую Литу.

– Ставь ужин. Мне идти надо, – коротко бросил он ей. Лита метнулась к котлу и принялась накладывать в отцовскую миску кашу. Навалив с горкой, принесла ее Песту и поставила на стол. Сама же отошла к стене и спросила оттуда:

– А куда ты пойдешь?

– Ворожить…

– А что ворожить собрался? Дело к ночи же! Не видать ничего!

Пест не ответил и замер, перестав жевать. Он взглянул на миску и, проглотив, произнес:

– Смерть ворожить буду.

Мать подняла на него глаза и тихим шепотом произнесла:

– Не быть миру, пока мести кострище горит. Не быть прощенью, пока мести пожар не истлеет… – она оторвала взгляд от столешницы из обычных тесаных досок и уставилась в глаза Песта. – Не бери греха на душу, не пачкайся в смерти. Не такой ты… не таким тебя растили… Огниво – да, тот может, а ты нет…

Пест молча продолжил есть. Периодически он останавливался и начинал рассказывать:

– От Лесного хозяина весть была. Конные, что у нас люд резали, в Ультак вернулись, а уже следующим утром из Ультака вышли двадцать три десятка воев пеших, – Пест закинул в рот несколько ложек каши и, прожевав ее, продолжил: – Все вои в доспехах. У всех одинаковые, словно из Гвардии государевой. Только у каждого на щите знак Ультака-града.

Пест надолго замолчал, доедая кашу. После того, как полностью доел и вымазал тарелку хлебом, он поднял взгляд на мать. Та следила за тем, как он ест. От ее внимания не укрылось, что Пест заглатывает кашу, не особо разбирая ее вкус.

– Двадцать три десятка воев, – Пест вздохнул и поднялся из-за стола. – Когда живых для боя не хватает – я мертвых звать буду. Для того смерть ворожить надо.

Пест поклонился матери в пояс и вышел из дома. Его проводили глазами мать и сестра.

– Нас убьют? – тихо спросила Лита после того, как ушел Пест.

– Единый не выдаст – вурдалак не съест, – задумчиво ответила мать, глядя на закрытую дверь. Не отрывая взгляд от двери, она обратилась к Лите: – Беги к старосте, расскажи разговор наш ему. Про двадцать три десятка воев не забудь.

Она оторвала взгляд от двери и, пододвинув к себе тарелку с уже остывшей кашей, начала есть.

– Ну? Чего встала? Беги! Кому сказано? – Лита тут же сорвалась с места и скрылась за дверью.

Кладбище села Дорожичей

Пест стоял на вершине пологого холма. Кое-где на холме были видны свежая земля, которую недавно перекапывали. На этой же вершине находился огромный камень размером с самого Песта. Камень был серый и местами покрытый мхом.

На голове Песта была повязка с перечеркнутыми кругами на месте глаз. Он одной рукой упирался в камень, словно держался за него для чего-то.