Глава 59

Не знаю, сколько я провалялся без чувств. Когда открыл глаза, долго смотрел на серую, в пупырышках, стену, и не было в моей голове ни чувств, ни мыслей.

Потом я вспоминал, что со мной случилось. Лариску с Сандусом помнил отчетливо, а поломанные двери, кричащую курицу и парня в спортивном костюме – очень смутно, словно был в чрезвычайно сильном подпитии.

Потом и стена в пупырышках ушла в забытье, и я снова спал, просыпался и равнодушно смотрел на людей в белом, на никелированные инструменты, на окровавленные бинты, которые осторожно отдирали от моих рук.

Сознание вернулось в больничной палате. Я попросил есть, и большая, теплая и ласковая, как корова, няня покормила меня с ложечки куриным бульоном.

Потом прошел день или год – разницы я не замечал, и рядом со мной появился Бэл. Ему очень не шел белый халат. Я об этом ему сразу и сказал.

– А тебе не идет повязка на голове, – ответил он, осторожно опускаясь на стул, стоящий рядом с кроватью. Стул скрипнул и напрягся. Бэл понял, что может очень скоро оказаться на полу, и пересел на край моей койки.

– А что мне идет? – спросил я.

– Лавровый венок, – подумав, ответил Бэл.

– Хорошо, что не надгробный.

– Ты совершил подвиг Геракла. Помнишь, как он приказал привязать себя к мачте, чтобы послушать пение сирен?

– Нет, я об этом не читал. В кино видел. Ну а при чем здесь я?

– А ты испытал на себе альфа-сульфамистезал и… в общем, большой беды не наделал.

– Никого не порезал, не избил?

– Никого.

Я с облегчением вздохнул, подумал и сказал:

– Нет, Бэл, мой подвиг не в этом.

– А в чем же?

– Труднее всего было не сойти с ума, узнав, что меня предала любимая женщина, а ее муж и сообщник, Лембит Сандус, – та самая темная лошадка, самозванец Глушков. Я не могу понять, как он смог так мастерски сымитировать свою смерть, а потом похитить в комнате Немовли порошок, сделать украинцу еще один укол и освободить его от веревок. Не укладывается в голове, как он и Лариска ловко обвели нас всех вокруг пальца.

Умереть можно было от смеха, глядя на круглые и глупые глаза Бэла, но мне было больно смеяться, и я лишь разок хрюкнул.

Послесловие

Карл Розенгейм, сослуживец Гельмута, с которым мы дважды встречались на «Миссии примирения», как-то появился в нашем альпклубе, где мы отмечали годовщину смерти Визбора. Мы выпили с немцем литра три пива, и его потянуло на откровения. И хотя Карл русским владел намного хуже, чем когда-то Гельмут, а мои навыки в немецкой разговорной речи, в связи с отсутствием постоянной практики, резко поубавились, я все же сумел выведать некоторые подробности о нашумевшем деле по продаже вейсенбургского замка Илоны Гартен.

Российский адвокат Лариса Алексеева, представлявшая на суде интересы мужа Илоны (Карл, к счастью, не знал, что это я был мужем), не сумела отсудить указанную в брачном договоре половину замка. Адвокат Илоны легко убедил суд, что сам брак Илоны нельзя считать действительным, так как муж преследовал явно преступные цели, и сослался на то, что, в отличие от Илоны, муж никакой недвижимостью, кроме комнаты в коммунальной квартире, не владеет.

И все же сумму в двести тысяч марок суд присудил Алексеевой. Эти деньги адвокату вскоре выплатила некая неофашистская организация. Позже в газетах промелькнуло сообщение, что адвокат Алексеева со своим мужем Лембитом Сандусом приобрели в окрестностях Кемптена виллу стоимостью около миллиона марок. Месяц спустя Алексеева погибла в автокатастрофе при достаточно загадочных обстоятельствах, а ее муж, продав виллу, исчез в неизвестном направлении.